Мальчики Берджессы - Элизабет Страут
– Хелен…
– Он мне сказал, что с ней он чувствовал себя нужным. Давал ей советы по поводу развода. Ей тридцать три года, у него дочь почти ровесница! А она собирала доказательства – и потом заявила на него. Думаешь, он поставил меня в известность? Конечно, нет. Продолжал катиться вниз по сточной трубе, решив направляться в ад. Ах нет, вообрази, он заявил мне, что уже в аду! И мне, очевидно, следовало пожалеть Джима Бёрджесса, который загнал себя в ад. Он на самом деле от меня этого ожидал, ты представляешь, Боб? Все на свете всегда, всегда, всегда должно вращаться вокруг него. В общем, он закрутил роман с консультанткой по стилю жизни, как будто одной шлюхи ему было мало, поехал с ней на Файер-Айленд, пока ее муж куда-то отлучился, а мне врал, что у него командировка в Атланту. Я знаю, потому что эта женщина звонила ему домой! Когда он от нее уехал. Ты представляешь? Он так долго лгал мне, еще одна ложь ничего не изменит, правда? – Хелен смотрела перед собой остановившимся взглядом. – Ничто уже ничего не изменит.
Повисла долгая пауза. Затем Боб спросил тихо:
– Неужели Джим все это натворил?
– Да, натворил. Возможно, не только это. Дети в шоке. Они прилетели домой поддержать меня, но я видела, что они сами перепуганы до смерти. Человеку нужны родители, Боб. В любом возрасте. Отец в их глазах упал с пьедестала, им и так страшно, не хватало еще любоваться на раскисшую мать. Я собрала волю в кулак, успокоила их, отправила обратно, и знал бы ты, сколько сил это у меня отняло.
– Хелен, я очень тебе сочувствую.
Боб не кривил душой, он на самом деле ей очень сочувствовал. И ему было невыразимо грустно. Произошло невозможное, вселенная раскололась пополам. Он привык считать Джима и Хелен единым целым и не мог представить их по отдельности. Ему дурно делалось при мысли о детях, он будто переживал утрату вместе с ними. Хотя разве можно сравнивать, это их родители, им гораздо, гораздо хуже…
– Ой-вей, – пробормотал он. – Ой-вей.
Хелен кивнула и, помолчав, добавила задумчиво:
– А я ведь делала для него все, что могла.
– Да, – согласился Боб со всей искренностью.
Он вспомнил, как Хелен подбирала брошенные Джимом носки в этой самой комнате в тот вечер, когда он, Боб, рассказывал им про Адриану, что та заявила на мужа в полицию. (Адриана! Он ведь еще жалел ее, встретив у дома наутро!)
– Господи, Хелен, прости, что я посоветовал этой женщине пойти работать к Джиму. Само с языка слетело. Мне стоило бы сообразить, что ей нельзя верить. Я же сам сидел у вас и повторял, что полиции про мужа она наврала.
Хелен обратила на него отсутствующий взгляд:
– Что?
– Я про Адриану. Я должен был понять, какой она человек.
Хелен грустно улыбнулась и проговорила негромко:
– Ах, Бобби. Только не надо брать на себя еще и это. Он нашел бы кого-нибудь, не ее, так другую. Вроде консультантки по стилю жизни. Их таких много, только и ждут. Для меня это все как чужой язык. Даже не знаю, какими словами принято начинать интрижки.
– Просто ты хорошая.
– Да, он любил мне это говорить. – Хелен приподняла безвольную руку, снова уронила ее на колени. – И мне так приятно было это слышать. Господи…
Боб медленно обвел глазами комнату. Хелен создала прекрасный дом, была терпеливой и любящей матерью, поддерживала хорошие отношения с соседями – мимо которых Джим мог прошагать, не здороваясь. Дом ее украшали цветы и комнатные растения, она хорошо обращалась с Аной, она собирала чемоданы в дорогие путешествия, ждала, пока он наиграется в гольф, и не перебивая слушала (тут Пэм была права) его бесконечные разглагольствования о себе, как он блестяще выступил в суде, какой он непревзойденный адвокат и как все признают это. Она накупила ему полный ящик запонок, подарила чудовищно дорогие часы, потому что он всегда хотел такие…
И все же семью разрушать нельзя. Дом и семья должны всегда оставаться незыблемыми. И Боб сказал:
– Хелен, ты знаешь, почему мы с Джимом много месяцев не общались?
Хелен махнула рукой:
– Ну да, у тебя вроде была какая-то драма на личном фронте.
– Нет. Мы с ним поссорились.
– Какая разница?
– Большая. Он что, не упоминал о нашей ссоре? О том, что сказал мне?
– Нет.
Боб пересказал ей разговор с Джимом на балконе гостиницы.
– И он всю жизнь держал это в себе, Хелен. Человек убил своего отца – или думает, что убил, – и всю жизнь молчит об этом из страха… Хелен?
– Ты что, пытаешься этим меня утешить? – спросила Хелен, сощурившись.
– Я пытаюсь объяснить тебе, почему его понесло.
– И только делаешь хуже. Я-то убеждала себя, что у него просто кризис среднего возраста, а он, значит, всегда был хладнокровным лжецом.
– Это не ложь, Хелен. Это страх. – В голосе послышалась мольба, словно он обращался к суду с прошением, и Боб постарался это скрыть. – Это нормально для ребенка – попытаться скрыть свою вину. Ему было всего восемь лет. Он был ребенком. Даже с точки зрения закона он еще был ребенком. Он это сделал – ну или думает, что сделал, – прошли годы, а он так и молчал, ведь чем больше проходило времени, тем сложнее становилось признаться. Вот так и вышло, что он всю жизнь носит в себе страх – страх, что однажды обман раскроется и его накажут.
Хелен вскочила:
– Боб! Хватит! Так только хуже. В моем браке не осталось ни дня, ни единого дня, который был бы моим, который я провела бы с честным, порядочным мужем. Я не знаю, что делать и как мне дальше жить. Я серьезно. Я завидую мертвым, Боб. Я даже плакать не могу, потому что мне отвратительны собственные рыдания, эти убогие, жалкие звуки, которые я издаю одна по ночам. Я поручила развод адвокатам, а что дальше – понятия не имею. Наверное, перееду куда-нибудь. Пожалуйста, уходи.
– Хелен! – Боб встал, протягивая к ней руку: – Хелен, прошу тебя. Пожалей его. Ты не можешь его бросить. Он же совсем один. Он тебя любит. Ты его семья. Господи, Хелен, ты его жена, вы тридцать лет вместе прожили. Нельзя все просто взять и растоптать.
И тут бедную женщину прорвало. Она обезумела от ярости – или позволила себе обезуметь. Впоследствии, когда Боб вспоминал этот момент, – а вспоминал он его довольно часто – он так и не смог понять,
