В свободном падении - Антон Секисов
Наргиз безмолвно присела на бетонный выступ. Лицо её стало не бледным даже, а бесцветным, губы, щёки, нос, глаза — всё поблекло и обветшало. Изменились и очертания тела: оно не рвалось теперь из-под платья, дерзкое и упругое, а пряталось за ним, эфемерное, как табачный дым. Как табачный дым… Я присел рядом с ней, достал сигареты — больше не мог терпеть. Оставалось всего две — одну затребовала себе Наргиз. Я прикурил ей, чувствуя себя паршивым воспитателем, по ошибке приставленным к хорошей девочке.
Испуганным, уставшим ребёнком была Наргиз, ребёнком, страшащимся и не признающим своего страха и усталости. Но курил этот ребёнок восхитительно, и, уж конечно, намного лучше Вадима. Тонкая сигарета удивительно шла бледному, декадентскому лицу Наргиз. Пытаясь отвлечь её от нервных мыслей, я принялся рассказывать ей что-то глупое и весёлое, так старался её ободрить, что не удержался и соврал ей в первый раз, соврал, что уже нашёл себе новую работу, что в квартире у меня уже не такой невероятный срач. Наргиз кивала и молчала, она почти не слушала меня. А потом начала вдруг рассказывать свою, никак не связанную с моим предшествовавшим сотрясанием воздуха историю.
Она рассказывала про автомобильную аварию, в которую ей довелось попасть в раннем детстве. Она ехала в машине с отцом и его друзьями, кажется, из одного подмосковного города в другой. Ехали на большой скорости, крича и веселясь. Внезапно что-то подломилось, машина скакнула, сорвалась вбок и на всём ходу врезалась в столб. Наргиз вылетела с заднего сиденья, покатилась вниз по траве. Она почти не поранилась, только порезала руку (показала мне маленький бледный шрам на предплечье), но от шока потеряла сознание, а когда очнулась, увидела чёрное зимнее небо и падающий на лицо крупный снег. Вокруг валялась растрёпанные, неестественные мужские тела, в том числе и её отца. Отец шевелился и стонал, остальные лежали без движения. Наргиз поднялась и стала бесцельно ходить между этих тел. Из раздавленной машины валил пар, и в клубах этого пара она увидела лицо одного из людей, оно было как краской залито кровью. Дорога была пуста, и никто не проезжал мимо. Придя наконец в себя, Наргиз долго трясла отца, а он морщился, стонал, и не мог пошевелить даже пальцами. Мимо быстро проехала машина, не притормозив. Наргиз выбежала на дорогу, побежала, не зная зачем, за ней, размахивая руками. Когда та скрылась из вида, всё равно продолжала бежать, бежала на середине дороги, кричала, рыдала, призывала на помощь. Вокруг не было никого. Возвращаясь назад, увидела, что рядом с разбитой машиной стоял припаркованный мотоцикл. Она побежала обратно, задыхаясь. Из оврага поднялся молодой парень в кожаной куртке, без шлема. Не глядя по сторонам, он спокойно пересчитывал деньги. Наргиз подбежала к нему, умоляя о чём-то. Мотоциклист не удостоил её даже взглядом, положил деньги в карман, завёлся и уехал дальше. Наргиз тогда села на обочине и закрыла голову руками.
Она рассказывала долго и подробно, как приехала потом скорая, как ощупывали недвижные тела, как матерясь и злясь почему-то, перекладывали на носилки единственно живого её отца. Как от небритого врача в скорой несло крепким, кощунственным перегаром.
Я понял, Наргиз рассказывала историю не для меня — для себя. Чтобы сказать самой себе, что в сравнении с этой трагедией, проблема нас, молодых идиотов, заблудившихся в городском парке, не страшна и даже нелепа.
Тем временем, солнце совсем ушло, оставив от себя только слабое розовое сияние. И без того недружелюбного вида лес стал неприступен и мрачен. Мы вернулись на тропинку, не сразу разглядев её. Наргиз уже не скрывала охватившего её страха: кровавая история аварии всё же не помогала взять себя в руки.
В чаще, недалеко от нас, оглушительно хрустнула ветка. Наргиз вскрикнула, вцепилась в меня. Я был удивительно спокоен, может быть, это голод сделал таким спокойным меня. Первое, что я сделал, это оглядел землю в поисках булыжника или стеклянной бутылки. Ничего не было, только поломанная ветка, слишком массивная, лежала в траве. Хрустнуло ещё раз, чуть ближе. «Бежим!» — закричала Наргиз, схватила меня за руку и понеслась вперёд. Тропинка круто забрала вниз, мы бежали по голой вытоптанной земле, поднимая в воздух невидимую в ночи дорожную пыль. Погони не было слышно, и мы вскоре затормозили. Где-то вдалеке раздался злобный собачий лай.
— Это… наверное, просто собака… бродячая собака бегает по лесу… — прерывисто дыша, согнувшись пополам, проговорил я. Отвернувшись от Наргиз для приличия, я сплёвывал на обочину вязкую слюну. Меня тошнило, знобило, разъедало голодом. Я буквально видел, как едкая кислота вгрызается сейчас в нежные стенки моего желудка.
— Пойдём, ты слышишь, машины гудят. Они где-то рядом, — сказала Наргиз, уже спускаясь вниз. Она оставила по дороге свои туфли и теперь шла уже исключительно босиком, колготки, наверняка, совсем разорвались на пятках. Что же будет делать Наргиз, когда придёт домой? Среди ночи? Босиком? Отец, наверное, в этот вечер звонил ей раз 150. Может, Наргиз отключила телефон?
Тропинка закончилась, утонув в чёрной мгле. Вокруг была только темнота и где-то впереди, очень близко, кипела жизнь, носились реактивные, сверкающие фарами короли улиц — автомобили.
Я сделал несколько шагов и почувствовал вдруг, как ногу пронзило жгучей и острой болью: я отдёрнул её с опозданием: боль уже пульсировала по всей стопе.
— Что случилось? — громко и хрипло волновалась Наргиз, ощупывая меня.
— Нога… порезал, наверное… стой там, — и, обезумев от боли и храбрости, я зашагал дальше, ступая на ногу, сцепляя зубы, чтоб не завопить. Порез, глубокая рана… что дальше? Заражение крови? Ампутация? Смерть? Я уткнулся в бетонную стену, ещё один забор. Справа я заметил мигающий, слабый свет. Там высился короб мрачного заводского здания или, может быть, это был склад. Или заброшенная тюрьма, как знать. Да, определённо, больше всего это здание напоминало заброшенную или плохо охраняемую тюрьму: выбитые стёкла под решётками, колючая проволока, поваленная набок в нескольких местах. Вверху я заметил
