Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова
Кирилл: Значит, марксизм для тебя – только теория?
Мать (почти мечтательно и впервые, кажется, во время разговора с Кириллом задумавшись): Можно сказать, что марксизм казался мне очень красивым.
Кирилл (впервые во время разговора с матерью хмыкнув): Тогда чем это отличается от красивых камней?
Но тут он, как в компьютерной «бродилке», о которых тогда еще слыхом не слыхал, ступил по неосторожности туда, куда ступать не следовало, и все пошло насмарку. Мать превратилась в прежнюю себя: взвинтила тон и перешла на личность, то есть на Кирилла с его одноклеточным мозгом, внутренней жизнью кроманьонца и кругозором средневекового крестьянина.
И однако ей хватило духа признаться не кому-нибудь равному себе, а сыну, что она не первый раз попадается на удочку: вот так же в шестидесятые она поверила, что теперь-то подлинный марксизм обновит советскую систему, а после августа шестьдесят восьмого какое-то время не могла опомниться. Ей и до сих пор претило зубоскальство по поводу Маркса, особенно тех, кто еще недавно пел ему панегирики, хотя она и тут пыталась сохранять дружелюбие, говоря про «болезнь роста». Мать не обеляла и себя, и ей приходилось лицемерить, только в обратную сторону. Еще в семидесятые она прекрасно знала и Франкфуртскую школу, и Хабермаса, и Бадью, которых, как полагалось, критиковала, разоблачала и поучала с позиций подлинного марксизма, нигде, кроме страны, живущей по заветам Маркса, не акклиматизируемого.
Кириллу не очень-то верилось в ее раннее прозрение, скорее мать, пусть и ненамеренно, приписала его себе задним числом. Однако он даже сочувствовал ей, наблюдая за тем, как она все больше разочаровывается.
К девяносто третьему году мать обозлилась и вернула себе свой скепсис с тройными процентами. Кириллу запомнились от тех времен несколько ее речений: социализм и демократию продали за чечевичную похлебку, которая к тому же потекла по усам; все институции остались прежними, люди не сменились, а если и сменились, то лица, а не головы. Кирилл был разочарован не меньше. Чем же ему, выпускнику, пришлось не по нраву дрейфование в безбрежно раскинувшейся пьяняще-опасной свободе?
Год его выпуска совпал с первым этапом приватизации в минерально-сырьевом и добывающем секторах, которую тогда еще вслух не называли ее настоящим именем. Вначале речь шла о выдаче геологоразведочным и горнодобывающим предприятиям лицензий на пользование недрами, что сулило благо и для государства, и для членов коллектива – как еще недавно сказали бы, а вернее напечатали ли бы в официальном органе, простых тружеников. Бесплатная передача участка недр трудовому коллективу вместе со всем движимым и недвижимым имуществом, наземной и даже подземной собственностью, кроме запасов полезных ископаемых, выглядела вполне по-социалистически.
Первый этап не вызвал у Кирилла нареканий. Пусть подлинный социализм (что бы под ним ни подразумевалось), сменивший в риторике матери подлинный марксизм, невозможен без элементов рыночной системы. Но – и тут они с матерью как будто сходились – сокровенное Земли, или, как выражалась мать, природные ресурсы должны оставаться народной собственностью, без вариантов.
Второй этап ознаменовался отчуждением этой самой собственности от простых тружеников, лишенных отныне права пользоваться и распоряжаться тем, что было создано их долголетним трудом, а также получать часть доходов с разрабатываемого участка недр, того самого участка, на который коллективу предприятия была выдана лицензия. Эти предприятия и эти участки за бесценок отходили юридическим лицам, равнявшимся, при своей многочисленности, очень узкому кругу физических лиц.
Классового общества у нас, что правда, то правда, нет, язвила мать, зато есть две экологические ниши: дельцы и тельцы.
Но Кирилл видел в раздаче участков направо и налево несправедливость по отношению не к людям, которые только и занимали мать, а к самой Земле. Он был оскорблен за Землю. Свою убежденность в том, что недра не для частных рук, Кирилл не мог основать никакими рациональными посылами. Достаточным обоснованием казалось ему слово «сокровенное», и, разумеется, открыться он мог только Антонине. С ней не нужна была марксистская терминология. Для того чтобы понять Кирилла, у нее имелся свой надежный истолкователь – отец. Впрочем, Кирилл уже не помнил, что чему предшествовало: его убежденность – тому, что рассказывала Антонина о воззрениях приемного отца, или воззрения ее приемного отца в Антонинином пересказе убежденности Кирилла. Воззрения выпускника Горной академии в саксонском Фрайберге, бывшего военнопленного Клауса Хааса, насколько их усвоила его дочь, подразумевали нечто вроде симбиоза человека и Земли. Антонина говорила даже о взаимном познании и самопознании по средствам друг друга: Земля раскрывает и осуществляет себя через человеческую деятельность, направленную на освоение ее недр, подобно тому как Абсолютный дух у Гегеля раскрывает и осуществляет себя через человеческую деятельность в истории. В свою очередь человек раскрывается перед собой и перед Землей через работу с нею. Эту сторону Кирилл, не обладая мистико-поэтическим воображением, только старался понять или внушал себе, что хоть приблизительно, но понимает. Ему нравилась мысль о том, что осваивать недра – долг человека, единственный способ
