Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
– Борь, я давно тебя хотел спросить, что было в голове?
– В какой голове?
– В ленинской.
– Ничего не было. Родная земля. А ты думал, я туда бриллиант «Третий глаз Шивы» захреначил?
– Что-то в этом роде.
– Нет. Главное мое богатство было в коврах, точнее, в одном ковре. Помнишь, драный такой, с большими розами?
– Помню. Таможенники еще носы воротили.
– Вот-вот. А ведь это был редкий экземпляр. Образец русского крепостного ковроткачества. Когда я приволок его антиквару, он расчихался и выгнал меня. Тогда я пошел в Библиотеку Конгресса, перерыл все альбомы, каталоги и все-таки нашел почти такой же ковер, сделанный шереметевскими крепостными. Я снял с картинки цветной ксерокс и завизировал его у главного эксперта-искусствоведа. И знаешь, сколько мне заплатил потом тот же самый антиквар?
– Сколько?
– Восемнадцать тысяч долларов! Американцы – жертвы экспертов. Если по телевизору эксперт скажет, что клизма с патефонными иголками способствует пищеварению, назавтра вся Америка встанет в две очереди. Одна очередь – за клизмами, вторая – за патефонными иголками. И кто-нибудь озолотится на производстве клизм и патефонных иголок. К сожалению, я тут же вложил восемнадцать тысяч в дизельное топливо…
– Слушай, а ты долго привыкал? – спросил Башмаков.
– К чему?
– К Америке.
– А что?
– Да я вот думаю, если разработка понравится и меня пригласят… Все-таки три года! Мне кажется, я умру от ностальгии!
– Ты умрешь от совковой доверчивости. Где ты нашел этого Чубакку?
– Он сам меня нашел. Приехал прямо на стоянку. Вообще-то в «Альдебаране» его недолюбливали. А вот ведь – хороший оказался мужик.
– Замечательный! Он еще за тебя премию получит. Такие мозги для Америки добыл!
– Да ладно издеваться!
– Серьезно! Я ведь тоже в «Золотом шансе» работаю. Только в другом отделе.
– Да ты что!
– Да, друг мой, жизнь – это череда глумливых совпадений! Я ведь тоже хотел тебе кое-что предложить. Но раз Чубакка меня опередил – это судьба!
– Я могу…
– Нет. В Америке так не принято – мешать чужому бизнесу. Вызовут в райком и отберут партбилет. Давай лучше о бабах!
– Давай! А что там у вас с Валентиной на самом деле было?
– Ничего. Она изменила пол. У нее теперь усы, и она работает вышибалой в пивной «У дуба».
– Слушай, а как та негритянка, которая на фотографии, ничего? – спросил распалившийся от выпитого Башмаков.
– На какой фотографии?
– Из солнечной Калифорнии! Забыл, что ли?
– А-а, Бекки? Чрезвычайно разносторонняя девушка. Но мы давно расстались. Она оказалась расисткой – не любит евреев…
– А потом?
– Мой бедный моногамный друг, я чувствую, присутствие в мире внебрачных гениталий отравляет тебе жизнь. Держись – помощь придет…
Помощь пришла через три дня. Слабинзон позвонил и сообщил, что хотел бы пригласить Башмакова в ресторан «Гаргантюа» на мальчишник. Катя, конечно, надулась и буркнула, что такого отношения к себе не заслужила. Олег Трудович как раз стоял перед зеркалом, размышляя, какой повязать галстук. И вдруг повязал «изменный». Катя замолкла на полуслове и ушла на кухню.
Раньше в этом «сталинском» доме на Садовом кольце располагалась диетическая столовая, и Башмаков даже пару раз там обедал. Дом за эти годы облез, обветшал, цементные балясины на балкончиках искрошились так, что обнажилась арматура. Тем фантастичнее выглядел ресторанный фасад, выложенный цветным пластиком и переливающийся огнями. Над тяжелой дубовой с огромными медными заклепками дверью попеременно вспыхивало название ресторана – то по-русски, то по-французски.
Башмаков уже и запамятовал, когда в последний раз был в ресторане. Он пришел раньше времени, но вовнутрь зайти не решился – его смущали два негра в белых цилиндрах, неподвижно стоявшие у двери на зеленом ковре, расстеленном прямо на тротуаре. К ресторану то и дело подкатывали иномарки, из которых вылезали хорошо одетые пары и целые компании. Башмаков раздраженно подивился тому, сколько в Москве народу, желающего, а главное, имеющего возможность провести вечер в дорогом кабаке. Олег Трудович нащупывал в кармане сложенные вдвое купюрки. Когда он уже выходил из дому, Катя появилась из кухни и сурово молвила:
– Деньги хоть возьми с собой!
– У меня есть.
– Возьми еще в хлебнице! Рестораны теперь дорогие – может не хватить.
Наконец из такси вышел Слабинзон, одетый в смокинг с бабочкой. А следом, опираясь на галантную Борькину руку, выскользнула длинноногая девица в строгом темном брючном костюме и белоснежной блузке.
– Привет тебе, Абул-Сагэ! – поприветствовал друга Слабинзон и представил даму: – Линда, девушка моей мечты!
Линда оказалась на голову выше Борьки. У нее была короткая, почти мальчишечья стрижка, высокая, чуть изогнутая шея и тонкое, обложечной красоты, лицо.
– Олег, – сказал, смущаясь, Башмаков.
И увидел себя глазами этой девушки: новый, точнее, малоношеный синий пиджак с уже немодными петлистыми лацканами, пузырчатые, несмотря на тщательную утюжку, брюки и демисезонные ботинки на толстой подошве.
– У вас красивый галстук! – белозубо улыбнулась девушка и подала Башмакову тонкие пальцы с длинными черно-перламутровыми ногтями.
– Пройдемте! – приказал Слабинзон.
Когда они входили, негры совершенно синхронно, как механические болванчики, распахнули перед ними дверь и сняли цилиндры. Один негр оказался совершенно лысым.
Ресторан был оформлен в виде харчевни времен Рабле. На стенах висели мечи, шлемы, панцири и мушкеты вперемежку со старинными гравюрами – иллюстрациями к «Гаргантюа и Пантагрюэлю». В огромном, сложенном из валунов камине горел огонь, и на железной пике жарился целый кабан. Еду между столиками на тяжелых медных подносах таскали официанты, одетые в приталенные бургундские жакеты, старофранцузские штаны-шосси, напоминающие балетное трико, и пулены – матерчатые тапочки с длинными остроносыми мысками.
Ресторан был полон. У Башмакова даже мелькнула спасительная мысль, что вот сейчас не окажется свободных мест – и они переберутся куда-нибудь, где поскромнее. Но к ним уже шел молодой человек в очках, похожий на референта. Однажды в «Альдебаран» приезжал кандидат в члены Политбюро Долгих. Так вот, у его помощника, постоянно что-то нашептывавшего на ухо боссу, была внешность точно такая же, как у этого ресторанного распорядителя.
– Прошу! – Референт улыбнулся и повел гостей.
Над столиком висела большая гравюра, изображавшая королеву Гаргамеллу, объедающуюся соленой требухой. Подвинув даме стул, референт точно из воздуха достал три меню – в кожаных обложках с золотыми монограммами Рабле. Названия блюд были написаны по-русски и еще, кажется, по-французски каким-то готическим шифром. Башмакова приятно удивили цены, они были или двузначные, или вообще однозначные. Но потом он приметил внизу приписочку: «Все цены в у. е.». У Башмакова противно уйкнуло в желудке.
– Здесь очень мило, – заметила Линда.
– Тут раньше была диетическая столовая, – сообщил Башмаков.
– Гораздо удивительнее, что раньше тут был социализм! – усмехнулся Слабинзон.
Возле их столика уже терпеливо дожидался официант, стыдливо прикрывая блокнотиком алый оттопыренный гульфик, завязанный двумя желтыми бантиками.
– Дорогая, ты выбрала? – спросил Слабинзон.
– А что вы порекомендуете? – Линда подняла на официанта нежные фиалковые глаза.
– Салат из морепродуктов «Нормандские дюны». На горячее – жаркое «А-ля Пантагрюэль». Артишоки изумительные.
– А вино?
– Рекомендую девиньерское пино…
– То самое? – удивилась Линда.
– То самое, – кивнул официант.
– Икра у вас свежая? – справился Слабинзон.
– Свежайшая!
– Отлично!
Официант ушел. Слабинзон некоторое время задумчиво смотрел ему вослед, а потом тихо вымолвил:
– Вот он – новый человек, какого так и не смогли воспитать коммуняки. Скромный, опрятный, дисциплинированный. Жалко, дед не дожил!
На сцене под огромным розовым кустом музыкант, одетый, как паж, в берете с пером, аккомпанировал на лютне белокурой девушке, а та тихо пела на незнакомом языке. На певице были пышная лиловая юбка на каркасе, бархатный корсет и стоячий кружевной воротник.
– Такие юбки в старину называли «хранительницами добродетели», – улыбнувшись, сообщила Линда.
– Да уж… – покачал головой Слабинзон. – Не завалишь.
– Интересно, на каком языке она поет? – риторически, чтобы замять скабрезность товарища, поинтересовался Башмаков.
– На средневековой латыни, – определила Линда.
Олег Трудович с уважением посмотрел на невесту друга и только теперь при свете ярких электрических канделябров заметил, что строгая Линдина блузка почти совершенно прозрачна и рубиновые соски просвечивают сквозь материю, словно свежая кровь сквозь только что наложенный бинт. И Башмакову вдруг страшно захотелось, чтобы этот необыкновенный ресторан стал обычным советским
