Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
– Ой, Боренька, какой букет! Ой, не надо, у меня руки в селедке… Сколько же мы не виделись?
– Пять лет… Пять долгих лет… Я провел их на чужбине, прикованный к компьютеризированной американской галере!
– Но выглядишь ты неплохо! После галеры… – поддел Олег Трудович.
– К столу, к столу! – призвала Катя.
Выпили за встречу. Потом за дружбу. Потом за детей. Потом за родителей. Потом – отдельно – помянули Бориса Исааковича.
– Был на могиле?
– Бедный дед, так хотел быть Болконским! Он в молодости даже к логопеду ходил, чтоб не картавить. Зря. Болконский-то наверняка грассировал…
– А мы тебя на похороны ждали.
– Не смог. Был оклеветан врагами. Оказался невыездным, как при коммуняках. Кстати, должен заметить. Statue of Freedom, статуя Свободы – дама весьма строгая, и под хламидой у нее, как у копа, наручники и кольт девятого калибра…
Выяснилось, по приезде в Штаты Борька устроился в одну фирму, организованную старинным папашиным пациентом. Фирма как фирма – занималась продажей дизельного топлива. Слабинзон был на побегушках и в тонкости бизнеса не посвящался. Это его и спасло. Оказалось, хитромудрый эмигрант, изощривший ум в чудесах советской торговли, придумал следующую махинацию: горючее покупалось будто бы для отопительных систем в домах, а на самом деле тайком продавалось бензоколонкам. В чем профит? В том, что разная такса на прибыль. Разница – в карман.
– Но в Америке уйти от налога – то же самое, что в России – от политики. Вывели в наручниках. Впоследствии моя полная невиновность была доказана… И теперь вы имеете дело не просто с жалким эмигрантом, но с гражданином Соединенных Штатов Америки. И чтобы выручить меня, к вашему сведению, президент может послать в любую точку планеты эскадрилью или даже эскадру!
Сказав это, Слабинзон выложил на стол из бокового кармана синюю книжечку с золотым затейливым тиснением:
– Вот он – мой молоткастый!
Некоторое время супруги Башмаковы уважительно рассматривали и листали многостраничный паспорт.
– А теперь ты чем занимаешься? – спросила Катя.
– Хищением российской собственности в особо крупных размерах. Я – похититель мозгов. Шутка.
Потом Катя осталась прибирать на кухне, а они переместились к аквариуму.
– Ого! – восхитился Борька. – Это правильно. Нервы надо успокаивать. Хроническая усталость – болезнь века. Берет джентльмен свою золотую карточку в зубы и с Эмпайр-билдинга – прыг даун и – все!
– А ты давно в Москве?
– Две недели.
– И не звонил, мерзавец!
– Сначала – дело. Я же дедову квартиру продавал. Спасибо Изольде Генриховне – сберегла жилплощадь.
– Продал?
– Продал. Охренеть можно! В Москве квартиры дороже, чем в Чикаго. Библиотеку жалко. Купил какой-то новый русский, который, по-моему, кроме «Муму», ничего не читал. Архив дедов я отволок в Подольск. Сказали спасибо! А рукопись про генерала Павлова отнес в военно-историческое издательство. Сначала вообще брать не хотели. Я говорю: «Как вам не стыдно? Человек всю жизнь писал!» Что ты думаешь? Взяли. Тысяча долларов – и через полгода книжка выйдет.
– Маловато – тысяча долларов. Все-таки Борис Исаакович столько лет писал…
– Тапочкин, ты меня не понял. Не они мне, а я им тысячу долларов заплатил. Но я тебе самого главного еще не рассказал. Валентину помнишь?
– Какую Валентину?
– Ну, Валькирию!
– Конечно.
– Я ее нашел.
– Да ты что!
– Да. Позвонил – и через полчаса она была у меня. Легкий ужин в «Метрополе». Красочный рассказ о суровой реальности американского изобилия. Сувенир с тонким парижским запахом, заточенным в хрусталь. И недоступное женское тело призывно распахивает объятия нижних конечностей! Ты знаешь, я разочарован: в русских женщинах есть какая-то имперская неповоротливость… Потом она плакала, отталкивала деньги и говорила, что совершила страшную ошибку, отказавшись выйти за меня замуж. Говорила, что готова все бросить и уехать со мной в Америку. Но я уже возил в Америку ковры – один убыток…
– А ведь ты врешь, Слабинзон! – засмеялся Башмаков.
– Вру, – легко согласился Борька. – Все было совсем не так. Я ждал ее у подъезда. Вечером. С букетом цветов. Наконец она появилась – в каждой руке по огромной авоське со жратвой. Толстая, обрюзгшая, а ноги как рояльные тумбы. Лицо искажено мукой быта. Увидев меня, она уронила авоськи и бросилась на шею. Сказала, что муж без работы, у сына – коклюш, а у дочери понос, что хозяин уже готов выставить их на улицу за неуплату. И что за сто долларов она будет моя вся без остатка…
– Опять врешь!
– Какой ты привередливый, Тунеядыч! Ладно, рассказываю, как было на самом деле. Я позвонил. Детский голос сообщил, что папа на службе, а мама – в детском саду. Ты представляешь, она работает в том же самом детском саду! Я уже гражданин Соединенных Штатов, вместо Советского Союза куча независимого дерьма, а она в том же детском саду! Муж, разумеется, тот же самый! Кстати, это долбаное русское постоянство и привело к застою… Я приехал в тихий час. Она меня узнала сразу и бросилась на шею…
– Врешь!
– Не вру. Почему, интересно, женщина не может броситься мне на шею? «Слабинзончик, – сказала она, – какой ты стал гладенький!» Это в том смысле, что прыщей у меня теперь нет. Почти все ковры ушли на хорошего дерматолога. Прыщ – ковер, прыщ – ковер. Жестокая страна! Валькирия, кстати, тоже выглядела неплохо, не считая застиранных рук и макияжа в манере поздних импрессионистов. Я предложил вечером встретиться. Она сказала, что не может, потому что у мужа как раз день рождения и она еще должна купить ему подарок. Я предложил – завтра. А завтра она ведет падчерицу к гинекологу. А послезавтра? Послезавтра у нее ночное дежурство. Ладно, думаю, зайдем с другого бока! И спрашиваю: «А что ты хочешь подарить мужу?» – «Часы… Но у меня всего десять долларов…» Я говорю, что, когда ехал сюда, видел в переходе замечательные часы именно за десять долларов. Даже в Америке таких не встречал… «Ой, Слабинзончик, купи! А то у нас комиссия сегодня – никого не отпускают. Я тебе буду очень благодарна!» – «Очень?» – «Очень!!!»
Я поехал на улицу Горького в «Подарки» и купил ей титановый «Ситизен» за двести долларов, а на крышке выгравировал: «Как глянешь – так вспомянешь!» Но ты представляешь, часы ей не понравились, она даже подурнела от огорчения, сказала, что видела за десять долларов с цифирями, будильником, калькулятором и еще черт знает с чем… И это разрушило все мои планы сексуального реванша!
Вошла Катя:
– О чем это вы?
– О женской жестокости.
– А ты еще не женился?
– Эх, Катя, последний шанс жениться я упустил в Булони много лет назад по причине злоупотребления пивом… Кстати, а что впоследствии стало с девушкой по имени Фонарева Ирина? Она жива, надеюсь?
– Жива, – ответила Катя, отводя глаза. – У нее все нормально… Ты еще долго в Москве?
– Не знаю. Я вот думаю, может, мне здесь себе жену найти? Американки страшные потребительницы и вечно всем недовольны. А в постели они просто сексуальные тиранки: «Move, move!» Двигайся… А чуть что не так, пожалте к психоаналитику! «Скажите, мистер Лобензон, вам по ночам не снятся поющие вагины?» Найду себе здесь юную интеллигентную деву с настоящими дворянскими корнями, обогащенными древнееврейской кровью. Научу ее только одной фразе – «Rest, honey!» Отдыхай, милый! И буду жить счастливо и долго. Детей растить… А где, кстати, ваша малолетняя дочь?
– На свидание ушла.
– На свидание? Bay! Как летит время! Особенно в Америке…
– А ты знаешь, что Тапочкин тоже скоро в Америку поедет? – гордо сообщила Катя. – По контракту!
– По какому еще контракту?
– С фирмой «Золотой шанс»! Знаешь такую?
– Еще бы! В Америке ее знают даже негры преклонных годов.
– Надежная? – поинтересовался Башмаков.
– Как оральные контрацептивы при воздержании.
– Я серьезно!
– Надежней не бывает. Не волнуйся! А кто к тебе от этой фирмы обращался?
– Чубакка.
– Чубакка?
– Это прозвище… Бадылкин. Я с ним в «Альдебаране» вместе работал. Вспомнил товарища!
– Молодец!
– Вот видишь, Тапочкин, а ты еще сомневался! – сказала Катя.
– Подожди, может, им еще моя разработка не понравится!
– А какая у тебя разработка?
– По емкости кислородных шашек.
– Не волнуйся – понравится. Америка всеядна, как свинья.
После десерта Слабинзон сообщил, что обожрался совершенно по-русски и ему пора в «Метрополь». Перед уходом Борька долго целовал Кате руки.
Башмаков пошел его провожать. По дороге
