Перья - Хаим Беэр
Поинтересовавшись у Риклина, ушла ли подобным образом сладость из его куска сахара, я протянул к нему руку.
— Сложные вопросы ты задаешь сегодня, юнгерман[425], очень сложные задаешь ты сегодня вопросы, — ответил реб Элие, пряча белый кубик в карман. Он встал и направился к двери. За нашими спинами господин Нишл переворачивал стулья и ставил их на столы.
5
Со времени смерти Ледера едва прошло тридцать дней, а в его бывшем пристанище уже ощущалось дыхание новой жизни. В настежь открытых окнах на втором этаже ветер колыхал светлые занавески. На балконе, прежде заваленном мусором, кто-то растянул бельевые веревки, и молодая женщина развешивала на них пеленки и детскую одежду.
Проходя по улице Давида Елина, я всякий раз взволнованно приглядывался к этим признакам возрождения и спрашивал себя, знают ли новые обитатели дома о возможных наследниках его прежнего жильца. Подняться к ним и прямо спросить об этом я не решался, но тут мне неожиданно представился случай.
В середине месяца кислев[426] наш класс был привлечен к продаже ханукальных свечей, доходы от которой передавались Обществу помощи слепым. Услышав об этом, мать скривила губы и промолчала, но позже она пожаловалась Аѓуве Харис, что школа теперь приучает детей к попрошайничеству: благодаря Лиге борьбы с туберкулезом, Комитету содействия детям транзитных лагерей и Обществу помощи слепым улицы Иерусалима знакомы ее сыну намного лучше, чем тропы Талмуда. Аѓува бросила взгляд на кучу принесенных мною синих коробок и сказала, что скоро и я стану, как Ледер, сборщиком пожертвований для школы слепых.
Вечером я переступил порог дома, в котором единожды побывал в тот далекий зимний день, когда наш класс вернулся с экскурсии в «Мисс Кэри». Мне открыла молодая женщина, которую я видел развешивающей белье на балконе. Заметив у меня сетку, полную коробок с ханукальными свечами, женщина предложила мне подождать, пока она закончит пеленать свою младшую дочь.
В квартире ощущалась смесь запахов готовившейся на кухне еды, детского крема и младенческих экскрементов. Из комнаты, которая прежде служила штабом продовольственной армии, раздавались воинственные крики и звуки падения каких-то предметов. Вскоре оттуда выскочил пятилетний мальчик в куфии с золотым шитьем. Пробежав мимо меня, он скрылся на кухне, и за ним тут же погнался его брат, который был на год-два постарше. Голову преследователя украшал зеленый берет, а к его безрукавке была приколота австро-венгерская медаль с изображением Франца Иосифа и оттиском большой императорской печати.
— Руки вверх, вонючий араб! — прокричал старший из братьев, шмыгнув сопливым носом.
Хранившиеся Ледером сувениры.
— Дети хотят, чтобы уже наступил Пурим, — извиняющимся тоном сказала женщина, вернувшаяся ко мне с маленькой девочкой на руках. — Почему ты стоишь в прихожей? Заходи в комнату, ты ведь, наверное, из сил уже выбился, таскаясь по квартирам и взбираясь по лестницам. Как тебя принимают? Заходи, я налью тебе горячего какао.
В комнате на стене висел гобелен в толстой позолоченной раме: пара влюбленных в лодке, плывущей по озеру ночью, при полной луне. Под ним на буфете, между блюдом с апельсинами и недовязанной безрукавкой, стояла статуэтка в виде зеленой руки, держащей розовый цветок из креповой бумаги, стебель которого представлял собой геодезическую рейку. В этой статуэтке я узнал символ выставки «Покорение пустыни», прошедшей недавно во Дворце нации.
— Амихай и Амикам, чтобы тихо здесь было!
Шикнув в сторону кухни, женщина принялась укачивать девочку, разбуженную криками братьев. Она купит у меня две коробки свечей, для себя и для своей свекрови. Пока женщина искала деньги в кошельке, в комнату вошел плачущий мальчик в куфии.
— Амихай сказал, что отрежет мне пипиську и засунет ее мне в рот, потому что так надо делать со всеми злыми арабами.
— Амикам, мальчик ты мой хороший, — женщина привлекла ребенка к себе, сняла куфию с его головы и залюбовалась бархатным икалем[427].
Я спросил ее, не приходилось ли ей случайно встречать наследников прежнего жильца этой квартиры.
— Ты его родственник? — спросила она с опаской, уже сожалея, что пустила меня за порог. Куфия и икаль выпали у нее из рук, и она задвинула их ногой под диван.
Я поспешил успокоить ее, сказав, что Ледер был дальним знакомым моих родителей и что у нас дома испытывают праздное любопытство в связи с вопросом о том, остались ли у него родственники.
Женщина покрутила головой в знак того, что о родственниках Ледера ей ничего не известно. Владелец квартиры сдал им ее за «ключевые деньги»[428], сообщив, что они могут невозбранно пользоваться вещами, оставшимися в квартире, поскольку ее прежний жилец был одинок и умер, не оставив потомства. Вселившись в квартиру, новые жильцы с огорчением обнаружили, что находившаяся в ней мебель вконец развалилась, а одежда в шкафу изъедена молью. Ее бедный Альберт — женщина бросила любящий взгляд на фотографию усатого военного, вставленную в заполненную цветным эйлатским песком бутылку из-под газированной воды, — трудился целых три дня, вынося этот мусор на улицу.
— Вот единственное, что нам осталось от прежнего жильца, да пребудет с ним мир, — женщина указала мыском мягкой домашней тапки на выбивавшиеся из-под дивана кисти куфии. — Это да еще медаль и шапка пограничника. Правда, Анатэле?
Слегка подбросив плачущую девочку, женщина добавила, что ее старшие дети отказались расстаться с этими предметами, хотя сама она опасалась, что они «полны заразных болезней».
— А куда подевались книги?
— Ты религиозен? — женщина посмотрела мне на затылок, желая проверить, ношу ли я кипу. — В комнате, которая стала у нас детской, мы нашли две полки с книгами. Почти все они были на иностранных языках. Отец у меня почтальон, он читает на семи языках, и мы позвали его проверить, нет ли среди них книг священных. Он таких не обнаружил, и тогда Альберт вынес книги, вместе со всеми тряпками, на пустырь возле «Бейт ѓа-Дегель».
6
Пустырь, на который выходили окна больницы, превратился со временем в свалку всяческой рухляди. Туда свозили старую мебель, сгнившие деревянные ящики, сломанные дорожные катки. Там, возле черного портновского манекена Багиры Шехтер, треногу которого уже оплетала трава, я нашел на следующий день кучу принадлежавших Ледеру книг.
Выпавшие в начале зимы дожди сильно попортили их. Тканевые и кожаные переплеты разбухли и полопались,
