Владимир Максимов - Семь дней творения
X
В общежитие Антонина попала, когда ребята уже кончали ужин. За столом у них царило уныние. Любшины, уткнувшись каждый в свою тарелку, старались ни на кого не смотреть. Альберт Гурьяныч доедал рожки с таким видом, будто все случившееся он предвидел заранее и оттого волноваться по этому поводу нет для него никакого смысла. Шелудько, машинально прихлебывавший чай, выглядел растерянным и вконец убитым. Николай с хмурой затравленнос-тъю поминутно оглядывал сотрапезников. Ее появление словно придало ему решительности, он возбужденно заговорил:
- Я еще с ним потолкую, он же мне побожился, что без трёпа. Он у меня не сорвется - этот карась. Мы и язей видали. На моем горбу далеко не уедешь. У меня с ним свой разговор будет. Все заплатит. До копейки.
- Давай, давай,- вяло усмехнулся Альберт Гурьяныч,- глядишь, еще и добавит к обещалке.
Шелудько безнадежно махнул рукой:
- Без пользы. Если Карасик не захочет платить, он не заплатит. Карасик дело знает.
Близнецы промолчали, но по тому, с какой обстоятельностью сразу заработали их ложки, было понятно, что посулы Николая вселили в них известную надежду.
Муся, протягивая Антонине первое, заговорщицки кивнула в сторону ребят:
- Толковщина на кладбище! Иди, ешь... Сейчас подойду... Работают все радиостанции... Важное сообщение. Строят из себя Бог знает что, а попадаются, как фраера.
Муся появилась перед столом во всем великолепии косметического оснащения. Осветила каждого поочереди ослепительной улыбкой, сказала с вызовом:
- Место бы уступили даме, кавалеры. Ни в ком никакого понятия, а туда же,- в люди лезут. - Она уверенно расположила свое пышное тело, поставила на стол пухлые локотки. - Где у вас голова была, когда вы с Карасем договаривались! Или не знали, с кем дело имеете? Или глаза вам позаложило?
- Не в Карасике суть,- угрюмо отозвался Шелудько. - Заказчик, как с неба свалился. Куда против заказчика попрешь. Как ни крути, сами виноваты.
- Заказчик! - Румяное лицо Муси мстительно заострилось. - Он такой же заказчик, как я космонавт. Дружок Назаркин из управления. Я его, как облупленного, знаю. Специально догово-рились. При мне. У Назарки концы с концами не сходятся, вот он и решил на вас съэкономить. Эх вы, работнички, учить вас некому! Нашли, кому поверить! С каких это пор заказчик по подвалам работу принимает? Вы что, первый раз замужем, что ли?
Мусино известие, против ее ожидания, особого впечатления не произвело: заработок им уже все равно никто вернуть не в состоянии. Они зависели от Карасика и пойти против него означало для них потерять всякую надежду выкарабкаться из нужды. Он мог даже не прибегать к фокусу с заказчиком, этот Карасик. Он мог просто не заплатить. Не заплатить - и все.
- Дала бы лучше в кредит бутылку,- глядя в стол, буркнул Альберт Гурьяныч. - Все равно нехорошо.
Муся ничего не сказала, поднялась, пошла к себе и вскоре вернулась с поллитровкой и тарелкой соленых огурцов.
- Пейте,- она поставила принесенное перед ними и снова села,- надо будет, еще добавлю. Рассчитаемся. - Подвинула Альберту Гурьянычу свой стакан. - Мне тоже чуть-чуть.
Тот молча выбил пробку и, составив стаканы, одним медлительным движением разлил по ним водку. Не глядя ни на кого, он выпил свою долю и лишь после этого кивнул Мусе с повелительной краткостью:
- Тащи еще.
Но и вторая разговорила лишь Альберта Гурьяныча. Ни к кому в отдельности не обращаясь, он глухо забубнил:
- Не повезет, так на родной сестре триппер поймаешь. Что мне на роду написано, всю жизнь заместо хлеба дерьмо есть? Или я рыжий? - Он грязно выругался. - Помню, когда пацаном был, мы все в "начинку" играли. Завернешь, бывало, мусору какого в белый листок, ленточкой броской чин-чинарем перевяжешь и бросишь на тротуар, а сам сидишь за забором и смотришь в щелку: кто подберет? Идет какая-то старушка, хвать - и за угол. А ты от радости аж за животик хватаешься: вот, мол, старая дура. Умник нашелся! Десять раз учили, а я все на эти локшовые покупки, банти-ком перевязанные, как последняя вокзальная б.... бросаюсь. Ведь на какую дешевую "черноту" клюнул!
И только тут ребята дали волю ожесточению. Обычно невозмутимое лицо Шелудько тряслось от злости:
- Какая же он все-таки сука, Карасик! - Сергей стукнул кулаком по столу. - Где ж у него совесть, у подлюги!
У Паши невольно вырвалось:
- Жаловаться надо!
Сема не оставил брата без поддержки:
- Управляющему!
Спор, из которого выходило, что жаловаться им нет смысла, что во всем виноваты они сами и что лучше попробовать договориться с прорабом по-хорошему, Антонина слушала краем уха. Все ее существо сейчас переполнялось минувшим свиданием с Осипом. Она еще не знала, какое продолжение будет иметь для них обоих это свидание,- на чем бы оно ни кончилось, одно ей теперь ясно: с Николаем рано или поздно им придется разойтись. Отныне их объединяла только крыша над головой - и ничего более.
По-своему истолковав ее молчание, Николай тихонько поинтересовался:
- Плохо тебе?
- Что ты? - машинально повернулась к нему она.
- А, нет, ничего, устала просто.
- Может, пойдем?
- Неудобно.
- Не до нас им.
- Нам до них.
- Как ты...
- Посидим.
- Смотри...
Казалось бы, возмущение бригады должно было в первую очередь обернуться против Николая, как закоперщика всего дела, но ребята в разговоре даже не упоминали его, и Антонина, отдавая должное их такту, была им за это благодарна.
- Ладно,- подытожил беседу Альберт Гурьяныч,- авось, не помрем. Умнее будем. А Назарке я козу заделаю, век помнить будет. - Он взглянул в сторону Антонины и вдруг спохватился: - А чего Осю-то не видно? А?
При упоминании имени Меклера, Муся, задремавшая было на плече у Шелудько, вздрогнула и тревожно оглядела компанию:
- Правда!.. И ужинать не приходил... Ему ведь не напомни - и не поест.
- Видно, в город подался,- попытался успокоить ее Паша, но не выдержал тона. - Хотя не должен бы...
Шелудько уверенно подтвердил:
- Не должен.
И тут что-то подняло Антонину с места. Память, как фокус, мгновенно вобрала в себя события прошедшего дня и, уже почти догадываясь обо всем, она захлебнулась грозной и неотвратимой тревогой. Антонина опрометью бросилась к выходу, но в это время дверь растворилась и перед ней на пороге возник Илья Христофорыч.
- Ося... там. - Лица на нем не было, губы, складывая слова, еле справлялись с судорогой. - В уборной...
Странная, никогда в прошлом не испытанная ясность снизошла к Антонине. Перед ней явственно обнажились причины и связи событий, происходивших вокруг нее в последнее время. Она воочию, шаг за шагом проследила, как зрела, набирала силу сегодняшняя гибель Осипа. Случайный этот обман был лишь последней капелькой, заполнившей ему душу, а той, что выплеснула ее через край, стала их недавняя близость. Совсем не такой оказался мир, каким Осип создал его в своем сердце. Мир этот просто вытолкнул его из себя: "Век тебе его замаливать, Антонина, не замолить".
Осип еще лежал в кладовке по соседству с комнатой коменданта, накрытый новой простыней. Обостренным до предела зрением Антонина разглядела каждую его, доступную взгляду черту и черточку: резкую линию носа под натянувшейся материей, бугорок авторучки над одним из нагрудных карманов и даже билет со "счастливым" номером, прилипший к подошве левой кеды.
Толпа, сгрудившаяся у двери кладовки, напряженно молчала. И в этом ее молчании не чувствовалось испуга или растерянности. Душу зябко свевало дыханием гремучей угрозы. Она - эта угроза - могла прорваться в любую минуту, но в момент, когда, казалось, взрыв ее уже был неминуем, тишину обрушил долгий отчаянный крик Муси:
- Ося-я-а-а...
В эту ночь Антонина, впервые за их совместную жизнь, легла отдельно от мужа, на полу. Видно, догадываясь о многом, он только чуть слышно спросил:
- Уйдешь?
- Не знаю.
- Судишь?
- Нет.
- Я подожду.
- Как хочешь.
Антонина до утра так и не сомкнула глаз. Без дум и желаний смотрела она за окно, где в аспидно-черном небе подрагивали далекие звезды, и в какое-то одно, пронзающее сердце мгновение, каждая из них почудилась ей живым существом, веще и чутко взирающим на нее со своей головокружительной высоты. Благостное состояние того, что она не одна в этом мире, не сама по себе, а в единстве окружающего, коснулось ее, и слезы благодарности за это подаренное свыше чувство родства со всем и во всем облегчили ей сердце: "Да святится имя Твое, Господи!"
XI
На следующий день вечером в комнату к ним опасливо заглянул прораб:
- Не прогоните? - Он вошел, с показной старательностью пошаркал у порога подошвами и, решительно шагнув к столу, выставил из-за спины бутылку. - Вставай, Коля, требуется это дело, как говорится, разжуваты.
Карасик изо всех сил старался выглядеть, как всегда, уверенным и властным, но получалось это у него не без натуги и смущения. Поспешность, с какой он, определившись за столом, бросился распечатывать поллитровку, выдавала его боязнь перед возможным отказом хозяев. У Антонины, в предчувствии чего-то непоправимого, засосало под ложечкой. Но, живо взглянув на мужа, она тут же с облегчением вздохнула: тот миролюбиво и даже, как ей показалось, радушнее, чем обычно, поднялся навстречу гостю:
