Михаил Бубеннов - Белая береза
Он попытался было разобраться в том, что именно так сразу и глубоко поразило его в незнакомке. Но тут же понял, что это бесцельное занятие, и сказал себе: "Все!" Мало ли женщин с черными глазами? Много. Но таких черных да таких живых и блестящих глаз очень мало. Мало ли красивых лиц? Но таких, как у этой, таких одухотворенных и озаренных светом молодости, с такими горячими, улыбчивыми губами, - таких немного... Большинство женщин нравятся тогда, когда узнаешь их хорошо, привыкнешь к ним, разглядишь их достоинства. Но что это за красота, если ее надо долго рассматривать? Нет, она должна быть видна с первого взгляда...
На главной площадке лагеря показался Костя и вместе с ним две незнакомки. Крылатов остановился и спрятался за молоденькой заснеженной елкой. И то, что увидел, ошеломило! Костя обнял сразу обеих красавиц сестер и что-то шепнул одной, затем другой... И сестры, разом отпрянув от него, захохотали на весь лес, затем бросились к Косте и с визгом начали дубасить его кулаками.
"Вот счастливец, белокурый бес!"
Около полудня Марийка и Фая собрались уходить домой. Узнав об этом, Крылатов отыскал Костю. Теперь Крылатов был очень рад, что судьба свела его в отряде прежде всего с этим "белокурым бесом": через него можно было познакомиться с Марийкой.
- Уходят?
- Сейчас уходят. А что?
- Я думал, они совсем в отряд пришли...
- Им пока нельзя.
Крылатов потоптался, пощелкивая каблуками.
- Давай закурим, а?
Долго курил молча, затем предложил:
- Пойдем, проводим их, а?
Костя улыбчиво и понимающе посмотрел на Крылатова. Приминая ногой цигарку, спросил:
- Слушай, товарищ начальник штаба, уж не понравилась ли тебе эта, которая постарше?
- А что?
- Тогда я тебе так скажу: лучше бы тебе все-таки уйти отсюда, сказал Костя вполне серьезно. - Попомни мое слово: наживешь себе беды. Если дрогнуло вот тут - лучше скорее уходи. Пропадешь ты пропадом, даю тебе честное комсомольское!
- Почему же это?
- Пропадешь! - Костя с сожалением посмотрел на Крылатова и даже покачал головой. - Она, товарищ лейтенант, замужем, я хорошо знаю ее мужа. Андреем его звать. Хороший парень. Вместе в одном батальоне служили. Сейчас он там, но скоро, конечно, будет здесь. Она его так любит, что тебе лучше и не подходить к ней. Тут, брат, один постарше тебя в звании подбивался к ней, да и получил от ворот поворот.
Крылатов нахмурился.
- Ну, а проводить-то можно?
- Смертник ты, товарищ лейтенант! - сказал на это Костя. - Ну что ж, идем!
XV
Вторую ночь Ерофей Кузьмич проводил в беспокойстве и без сна. Это беспокойство овладело стариком сразу, как только Лозневой покинул его дом. Ерофей Кузьмич все время вспоминал последний разговор с Лозневым о немцах и войне. "Э-э, старый дурак! - ругал он себя. - И дернуло же меня вести с ним такой разговор!" Старик думал, что Лозневой разгадал его до конца и только поэтому так неожиданно ушел из дома. А что таится в его темной душе? Ведь совсем недавно он притеснял Лозневого, выгонял из дома, заставлял батрачить... Разве Лозневой забыл все это? Разве ему трудно теперь, когда он у власти, отплатить старому дураку за все обиды? Вот сегодня утром, переночевав у Чернявкиной одну ночь, Лозневой неожиданно выехал в Болотное. А зачем? Может, только затем и поехал, чтобы выдать его волостной комендатуре? Думая об этом, Ерофей Кузьмич поминутно переворачивался с боку на бок, томимый предчувствием близкой беды.
Алевтина Васильевна спросила тревожно:
- Кузьмич, что ж ты не спишь?
- Так, не спится...
- А все же с чего? Сказать-то можно!
- Совсем ты меня заела, мать, - устало и горестно ответил Ерофей Кузьмич. - Только ты и знаешь, что пилить меня: "Чего не спишь? Чего вздыхаешь? Чего хвораешь?" Да неужто мне на все это брать у тебя особое разрешение? Ну, не сплю, ну, вздыхаю, ну, хвораю, - так ведь встань на мое место, встань! Ты приглядись, как меня жизнь-то крутит! Облапила, как медведь, и дерет! Что же мне, по-твоему, улыбаться при этом? Ты вон и сама не спишь, так я ведь не спрашиваю, почему?
- А ты спросил бы...
- Ну, а с чего же тебе-то не спать?
Алевтина Васильевна неожиданно всхлипнула:
- Марийку сегодня видела...
Ерофей Кузьмич долго молчал.
- Где же?
- Мимо шла с Фаей. В Хмелевку, должно быть, к тетке ходила... - Опять всхлипнула. - Вот и не сплю. За все это время первый раз увидела, и то издали! Даже не зайдет, вот до чего ты довел! Своя, родная, а вот видишь, в какой обиде? А мне идти к ним - перед всей деревней стыдно.
Ерофей Кузьмич тяжело засопел, но не возразил жене. Полежав еще немного, поднялся, зажег лампу, сел у стола; при свете лампы было видно, как резко опечалили его постаревшее лицо тяжелые думы.
- Молчишь? - спросила жена.
- Не тронь, - попросил он жалобно.
- Стыдно?
- Не тронь, говорю! - почти закричал Ерофей Кузьмич, чего не случалось с ним в последнее время. - Что ты меня изводишь? Ты видишь, какой я? Ну и не доводи до греха! Не пили! Мне, может быть, и жить-то осталось совсем недолго. Вот он ушел вчера, а сегодня в Болотное махнул! Возьмет да и наболтает там по злобе чего угодно - и мне каюк... Понятно тебе это или непонятно?
В наружную дверь застучали. Ерофей Кузьмич замер, и серые глаза его потускнели, как серые гальки, высохшие на солнце... Опять раздался стук, и отчетливо послышались отдельные немецкие слова. У Ерофея Кузьмича обмерли все члены. Он сказал шепотом:
- Пришли, мать...
Алевтина Васильевна заревела, закрывая рот углом одеяла и в страхе прижимаясь к стене.
- Ну, всё, - прошептал Ерофей Кузьмич и, точно слепой, пошел в сени.
Пока Ерофей Кузьмич, опираясь рукой о стену, пробирался в темных сенях к двери, на крыльце несколько раз раздавался грубоватый немецкий голос. Да, они торопили. Ерофей Кузьмич вдруг подумал, что надо бы шмыгнуть в кладовку, оттуда - на чердак, а там - в слуховое окно и в сугроб... Глядишь, и спасся бы, если не оцеплен двор. Но было уже поздно. Голос немца, кричавшего за дверью, не был похож на голос коменданта Квейса. "Привез из Болотного", - мельком подумал Ерофей Кузьмич. Стараясь напрячь совсем ослабшие силы, он спросил:
- Кто там, а?
Немец опять крикнул сердито.
Открыв дверь, Ерофей Кузьмич разом отпрянул назад; в глаза ударил резкий свет электрического фонаря. И тут же услышал знакомый голос:
- Спал уже, Кузьмич?
Ничто так не могло сейчас поразить Ерофея Кузьмича, как этот спокойный, мягкий голос, знакомый ему много-много лет! Нет, это были не немцы. С карманным фонарем в руке на пороге стоял (можно ли этому верить?) сам Степан Бояркин, рядом с ним - черный, как ворон, молодой человек в шинели и мерлушковой шапке, а за ними - Костя и Серьга Хахай. Ерофей Кузьмич едва удержался на ногах. Собрав все силы, он откинулся спиной к стене, высокий, бородатый, в одном нижнем белье, и с большим трудом овладел своими губами.
- Только скорее, - сказал он, зачем-то разбрасывая вдоль стены руки. - Раз предателем считаете, бейте, да только не мучьте!
- Ты что, Кузьмич, со сна такой? - сказал Бояркин, входя в сени. Где полицай? Вот кого надо.
Ерофей Кузьмич отпрянул от стены.
- Его здесь нету. Богом клянусь, Степан, нету его в моем доме! Иди смотри сам. Он еще вчера вечером ушел жить к Чернявкиной, а сегодня зачем-то поехал в Болотное...
Уходя на рассвете в отряд, Марийка и Фая не успели узнать, что Лозневой накануне поздним вечером перешел к Чернявкиной, и поэтому не могли предупредить Бояркина. Поняв, почему все так произошло, Бояркин даже крякнул от досады.
- Э-э, черт! Может, вернулся он из Болотного?
- Нет, Степан, не видать было...
- Вот сволочь! - сказал Костя. - И все ему везет!
- Что ж, Кузьмич, веди домой, - сказал Бояркин. - А то ты вон как одет, простудишься еще.
- Мне все одно!
- Или не собираешься жить?
- Где мне теперь?
Вошли в дом. Увидев вместо немцев своих людей, Алевтина Васильевна обрадовалась, понимая, что они не сделают зла, но все же заплакала, прикрывая грудь одеялом:
- Да ты что, Васильевна, испугалась нас? - спросил Бояркин, останавливаясь у кровати хозяйки. - Или не узнаешь меня?
- Нет, узнала...
- А что ж ты плачешь?
- Я и сама, Степа, не знаю отчего...
К кровати подошел Костя:
- И меня узнала, Алевтина Васильевна?
- А как же! Ой, какой ты, Костя, стал!
- Какой же, Алевтина Васильевна?
- Хороший стал, - сказала хозяйка, успокаиваясь - Вроде пополнел, посвежел... В партизанах, что ли?
- Ясное дело!
- Ну и славу богу!
Бояркин отозвал к дверям Костю и Крылатова, о чем-то поговорил с ними тихонько, и они ушли. Ерофей Кузьмич тем временем оделся и зачем-то даже накинул на плечи пиджак.
- Зайдем в горницу, - сказал Бояркин, обращаясь к хозяину и Серьге Хахаю. - Потолковать надо.
В горнице они сели вокруг стола и немного помолчали. Взглянув на часы, Бояркин начал первым:
- Что ж ты, Ерофей Кузьмич, напугался-то так?
Ерофей Кузьмич вздохнул, торопливо подыскивая нужные для ответа слова:
