Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
Сюрприз тоже был подстать ему самому: не пошлая купеческая выходка, а кое-что, хотя и демонстрирующее определенную финансовую удаль, но при этом и с оттенком высшего смысла. Оказалось, что ехали они в музей поэта Блока, который, даром что был петербуржцем, лето любил проводить в подмосковной усадьбе. При приближении их машины к воротам, они распахнулись как бы сами собой, а когда они подъехали к дому, выяснился и сюрприз: оказывается, музей сегодня был закрыт для всех, кроме Кольса и его спутницы. Опять-таки, никакого разгула не предусматривалось: им не предлагали полежать в кровати покойного поэта или выпить шампанского из наследных бекетовских бокалов — просто их подробнейшей экскурсии, которую проводил лично директор музея, никто не мешал — и они могли оставаться в каждой комнате сколько угодно и задавать любые вопросы, которые пришли бы им в голову. Кольс, который и здесь не упустил случая, как раньше в ресторане, продемонстрировать свою специфическую ученость, уважительно сцепился с директором по поводу какого-то тонкого момента из истории «Снежной маски», а Даша, как это с ней иногда бывало, под воздействием стихов вдруг загрустила — и отошла в сторону.
Такое случалось: в самый разгар какого-то увлекательного занятия — вечеринки, танцев, объятий, да хоть катания на карусели, ее охватывало невыразимой печалью, как будто дуновением сквозняка среди жаркого дня. Она видела себя как бы со стороны — и ощущала себя чем-то вроде фигурки, намалеванной поверх картины: совершенно отъединенной от объемлющей ее действительности. Это прошло, как внезапный приступ головокружения, но снова вернулось вечером, когда, добравшись наконец до дома и дав на прощание Кольсу обещание завтра с ним поужинать, Даша сидела на кухне в компании своих животных — толстого белого пса Варгаса и черного кота Кирка. Оба уже были накормлены, а пес еще и выгулян: сама же Даша, лениво пощипывая ломтик третьегодняшнего кекса, застыла за чашкой крепкого чая, уставившись в пустоту, и думала.
Больше всего ее смущало полное непонимание происходящего. На четвертом десятке она могла вполне трезво оценить свои достоинства и недостатки: не совершенная красавица, но и не дурнушка; достаточно умная, но при этом и без особенных талантов. Не раз и не пять оказываясь на последние полтора десятка лет объектом мужского интереса, влюбленности, страсти, она научилась различать разновидности и обертоны этих влечений — ей был ясен и застенчивый романтик, ждущий не столько женской любви, сколько метафизического усыновления, и налитый тестостероном орангутан. В чем она успела безусловно убедиться за свои годы — женщина с ее внешностью, характером и образом жизни может привлекать мужчин вполне определенного типа (причем с каждым прожитым годом количество и качество потенциальных соискателей плавно снижались). И Кольс со своими машинами, замашками и замшевыми пиджаками к этому кругу никоим образом принадлежать не мог. Безусловно, в восьмом или девятом классе школы она могла еще, как бы наполовину в шутку, грезить о заморском принце или отечественной рок-звезде, но питать подобные иллюзии почти в тридцать три года отдавало бы какой-то гипертрофированной невинностью. При этом Кольс совершенно недвусмысленно за ней ухаживал — это припахивающее нафталином словцо лучше всего описывало тот старомодный неторопливый процесс, которым он мягко обволакивал ее, словно паук свою жертву.
— Может быть, он все-таки маньяк? — проговорила она задумчиво.
— Вот зря вы, Даша, его не привели сюда, когда была возможность, — сказал ей пес, тяжело двигая нижней челюстью. — Я бы понюхал его и сразу бы понял, если бы с ним что-то было не так.
— Ага, — насмешливо проговорил кот, поудобнее усаживаясь на холодильнике. — А в случае чего перегрыз бы ему горло и помог потом разделать труп на мелкие кусочки. А может быть, и сожрал бы его целиком, а псина?
— Помолчал бы ты лучше, — произнес пес со вздохом. — Мне пришло в голову, что, может быть, он охотится за каким-нибудь вашим наследством?
— Да за каким? — живо откликнулась Даша. — У меня ничего нет. Не за квартирой же этой. На нем надето больше, чем она стоит.
— Ну а вдруг — вообразите — есть какое-то огромное состояние и он узнал, что вы его наследница — нет? Или, например, он — ваш тайный брат, похищенный в детстве цыганами — и вот теперь он знает, что неизлечимо болен — и хочет получить от вас костный мозг для пересадки, а? Или вампир — и хочет напиться вашей крови, только ждет нужного момента?
— Ты многовато телевизор смотришь, псина, — опять встрял кот.
— Ну а ты что думаешь? Давай, предложи свою версию, если ты такой умный.
— Ну а если он и в самом деле пришелец, как хозяйка о нем рассказывает? Непонятная одежда, непонятное богатство, странное поведение. Может быть он, вообще, размером с муху и сейчас нас слушает, а потом натягивает человеческое тело словно скафандр и идет с вами встречаться?
— Как Гвидон?
— Как Гвидон.
— То есть погоди, — вмешалась Даша, — что ты называешь странным? То, что он мною увлекся? Ты хочешь сказать, что я могу только ненормальному понравиться или какой-нибудь мухе с Сатурна?
— Удивительная чувствительность для человека, который полтора года назад не моргнув глазом обрек меня на болезненную и унизительную операцию, — огрызнулся кот. — Но, конечно, кто старое помянет — так, кажется, говорят люди? А что все-таки вас насторожило?
— Я уже, кажется, извинилась не раз и не два. И вообще сейчас разговор не об этом. Не знаю, что насторожило. Какое-то чувство. Но все равно,
боюсь, ничего мы так не решим. Наверное, надо еще понаблюдать, вдруг что-то выяснится.
— Только осторожнее, бога ради, осторожнее, — повторил пес, вставая и отправляясь к себе на коврик.
Но выяснить им так ничего и не удалось
