Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович
— Можно узнать, по какому?
— Я обещала ему дать место Трамбецкому в деревне… но, кажется, поздно.
— И ты не сочла нужным посоветоваться со мной?
— Разве тебе не все равно?..
Борис пожал плечами.
— Мне кажется, что я, в качестве мужа, имел бы право интересоваться… Впрочем, опять-таки это твое дело, но вот что мне бы хотелось знать, мой друг, к чему ты принимаешь у себя таких господ, как этот учитель?..
— А что? Разве его нельзя принимать? — проговорила Евдокия, удивленно взглядывая на мужа. — Разве это тебе не нравится?
Она подчеркнула слово «это».
— Да, это мне не нравится!
— Почему?
— Потому… потому… одним словом, нельзя же из твоей гостиной сделать притон… К тебе и без того бог знает кто ходит… Какие-то барыни, курсистки, как вы их там называете… Это, мой друг, совсем неприлично…
Евдокия смотрела во все глаза на мужа, и, по мере того, как он говорил, лицо ее все делалось печальнее.
— Я не понимаю тебя, Борис… Я, наконец, не знаю, что тебе нравится и что не нравится!
Борис готов был рассердиться, но он сдержал себя и только нервно пощипывал бакенбарды.
— Я заговорил об этом потому, что в последнее время ты, Евдокия, как-то странно себя держишь…
— Странно?.. Но ведь ты прежде ничего не говорил… Ты позволил мне быть знакомой, с кем я хочу. Разве мои знакомые тебя стесняют? Они ведь бывают у меня, когда тебя нет!
— Тем хуже!
Евдокия вспыхнула и еще ниже опустила голову.
— Твое положение в обществе обязывает тебя…
Борис остановился, почувствовав, что говорит глупость.
— Ты слишком мало знаешь людей и жизнь, милая моя, — мягко заговорил Кривский, — и потому-то слишком доверчива и знакомишься без строгого разбора, не посоветовавшись со мной, с такими людьми, которых совсем не знаешь… В вашем благотворительном кружке встретишься и сейчас же зовешь к себе… Мне, признаюсь, даже непонятно, что может быть приятного в знакомстве с этими…
Борис опять сделал над собою усилие, чтобы не обронить резкого эпитета.
— Одна твоя приятельница — какая-то учительница, другая — синий чулок с невозможными манерами… Ты, конечно, воображаешь, что они превосходные женщины…
Евдокия тихо заметила:
— Ты разве знаешь, что они нехорошие?
— Я не говорю: нехорошие, я только не понимаю, что может у тебя быть с ними общего?.. Надеюсь, ты не намерена сделаться нигилисткой… Это было бы… по меньшей мере, смешно!
Борис взглянул на жену искоса, дотронулся до ее руки и еще мягче заметил:
— Вообще, Дуня, ты как-то в последнее время не откровенна со мной. Ты странная какая-то. Никуда не хочешь показываться, одеваешься, точно тебе не во что одеться… Со мной избегаешь говорить… Скажи, как другу, который любит тебя, искренно любит…
Борису показалось, что маленькая холодная рука жены вздрогнула при этих словах в его руке.
— Я ведь не имею намерения стеснять тебя, — веди знакомство с кем хочешь! Но я хотел только предупредить тебя… Мало ли что могут говорить!.. Ответь же на мой вопрос: что с тобой? Чем ты недовольна?
Евдокия слушала слова мужа с тяжелым чувством. Что скажет она ему? Разве она прежде, в первые месяцы, не говорила ему свои заветные мечты? Разве она не спрашивала совета и поддержки; но что же сказал он?
Борис Сергеевич подсмеивался с изяществом светского человека над ее мечтами. С снисходительной ласковостью учителя он доказывал ей, что мысли ее смешны и что надо жить, как люди живут, а не носиться с какими-то нелепостями. Он ей обещал устроить занятия, где, по его словам, ее доброе сердце найдет удовлетворение. Он познакомил жену с дамами-благотворительницами. Евдокия сделалась членом комитета, отдалась этому делу со всею горячностью любящего сердца и… скоро поняла, поняла скорее чувством, чем умом, что это не то, не то, чего хотела ее душа, жаждавшая подвига, жертвы…
Она опять обратилась к мужу, но он опять как-то странно отнесся к ней, и Евдокия осталась одна, — одна с сомнениями, волновавшими ее горячую голову. Она начинала чувствовать, что Борис — не тот человек, который был нужен…
— Что ж ты молчишь, мой друг? Скажи же, что с тобой?.. Чем ты недовольна?..
Евдокия подняла свои светлые, полные думы глаза на мужа, взглянула на его чисто выбритое, красивое лицо, на его серые, улыбающиеся глаза, на всю изящную фигуру, и слова ответа замерли на ее устах.
Она поняла, что нечего ему говорить.
«Не тот… не тот!» — грустно отозвалось в ее сердце.
«Однако эта комедия начинает надоедать! — подумал Кривский, напрасно ожидая ответа. — Чего ей, какого ей рожна? — добивался он ответа и никакого ответа не мог отыскать. — Чего она блажит!»
— Послушай, Евдокия, ты серьезно подумай о том, что я тебе говорил… Я не смею насиловать твоих взглядов, но нам надо согласиться жить так, чтобы мы не доставляли друг другу неприятностей… Не правда ли?
— Ты прав!.. — прошептала Евдокия.
— Ты сама согласна… И если ты любишь меня, то избегай знакомства с господами вроде Никольского… Ты не откажешь мне в этом?.. Ведь ты настолько любишь меня?
О господи, какая это пытка! Он еще спрашивает о любви тем самым мягким, ровным голосом, которым только что отказал в помощи отцу. Фальшивой нотой звучали эти мягкие слова, и бедная Евдокия вместо ответа еще ниже склонила свою голову.
— И на это ты не хочешь дать ответа? Ну, как хочешь!.. — тихо проговорил Борис, поднимаясь с кресла.
— Это черт знает что за женщина! — злобно шептал Борис Сергеевич, выходя от жены.
Он озлился, что он, Борис Сергеевич, не мог сладить с этим кротким и на вид беспомощным созданием.
«Не тот, не тот!» — скорбно шептал какой-то назойливый голос в груди молодой женщины.
Ей припомнились слова матери перед свадьбой, и горько, горько задумалась Дуня перед роковым вопросом, поставленным жизнью на первых же шагах ее самостоятельности.
Зачем она вышла замуж? Зачем? Зачем?
Но разве она думала, что он не тот желанный, который поможет ей, бедной, ощупью искавшей дороги, жаждавшей луча света в непроглядной тьме, найти эту дорогу, увидать этот свет?
О глупая, бесталанная, она, напротив, думала, что Борис именно тот самый умный, добрый, великодушный, любящий, который нередко смущал ее девичий сон. Он успокоит тревогу неудовлетворенной души, он разрешит ее сомнения, он поможет ей отыскать правду, которой так жаждало ее любящее сердце…
Но вместо света тот же мрак кругом, та же ложь, и, вдобавок, каким холодом веет от этого ласкового, нежного голоса. Как мало уважения и любви в его снисходительной ровности, сколько оскорбительного
