Лето прошло - Ольга Владимировна Шлихт
– Да он сказал, вас жалеючи. Всю жизнь вкалывали и что получили? И ведь прощения попросил. Но, в конце концов, если все время наступать на грабли… Сколько ты сил и времени потратила за эти два года! И денег! Зачем? Ведь дачу бессмысленно продала!
Если продолжить разговор, нарвешься на такую обиду, что придется прервать отношения навсегда. Трубка летит на рычаг.
Чуть не пропустила новости. Маргарита Романовна напряженно всматривалась и вслушивалась в парламентские дебаты. Никто ей не нравился. Ни лица, ни костюмы. Какие все сытые, довольные. Хотела выключить, но сам собой возник сериал. Посмотрела и его, негодуя на примитивность нынешних режиссеров, на бесталанность молодых и продажность старых актеров.
Занавески слегка поблекли. Солнце уходило. Скорее бы открыть окно. Опять телефонный удар. Мария Владимировна. Маргарита Романовна сначала испугалась, не плохо ли у той с сердцем, как неделю назад, но старческий медленный голос поинтересовался сегодняшним исходом дела. И что не терпится? Не поленилась вслепую нащупывать кнопки. Через два дня увидимся, тогда бы и спросила. Но и тогда прошу не рассчитывать на душераздирающие подробности. Зря делилась в свое время. Потому коротко сообщила о неудаче.
– Милая моя Маргарита Романовна! Не переживайте. Закройте страницу. Поживите немножко для себя. Мне, Маргарита Романовна, вот какая мысль недавно пришла в голову. Прошлое мучит не только воспоминаниями. Прошлое – это неумение себя переделать. Вот я, к примеру. Вы знаете, муж мне всю жизнь изменял. И я взяла на себя роль жертвы и даже ею наслаждалась. И теперь с сыном… Ведь знаю, что он много работает, что на его деньги и я живу, что не может чаще приезжать. Но все равно даю ему понять, что мне плохо и что он в этом виноват. А ваш стоицизм приводит меня в восхищение. И вы никогда не жалуетесь!
Маргарита Романовна напряглась, почуяв нравоучения, но тут же успокоилась. «Стоицизм» – что-то хорошее. Марию Владимировну она любила. Да, сын богатый, да, вдова профессора. Но страдалица! Инвалид, еле ползает по квартире. Старше Маргариты Романовны на пятнадцать лет. И – чужой человек, хозяйка, унитаз которой, заляпанный по почти полной слепоте, Маргарита Романовна чистит два раза в неделю, – никогда не диктует, не перечит по-ослиному. Слушает, соглашается, рассказывает свои истории. А сын у нее неприятный. Хотя прикидывается интеллигентом. Все извиняется. Перед Маргаритой Романовной, что якобы недоплачивает за ее титанический труд, перед матерью, что редко навещает. А когда заявится, половину времени трепет по мобильному. Весь мир должен знать, какой он занятой. Бизнесмен несчастный!
Как кстати концерт романса. Свое, глубокое, что никому не отнять. Слушать не для того, чтобы плакать и сожалеть, а чтобы, увидев и услышав достойных людей – и молодых в том числе! – найти подтверждение своей жизни. Но «утро туманное» надрывает сердце, и хочется подчиниться сериальной одури.
Кончился концерт. Кончался день. Маргарита Романовна раздвинула занавески и открыла окно. Огромный город гудел в сумерках, как улей. Природа сжалилась над людьми, уставшими от жары и вражды. Похолодевший и потемневший воздух объединил обладателей кондиционеров и завсегдатаев знойных автобусных остановок.
Ах, не надо было Маргарите Романовне в тот прикинувшийся миротворцем вечер выходить на улицу! Осталась бы дома, общипала бы засохшие листья цветов на подоконнике, почитала бы Пикуля, посмотрела бы, в конце концов, чертыхаясь, сериал. Но прохлада обманула ее, пообещав бездумную прогулку и завтрашний день с чистого листа.
В который раз заставив себя не заметить грязь и вонь лифта, Маргарита Романовна вышла на улицу.
Глупые старухи на лавке. Вороны, способные только каркать, проклиная свою и чужую жизнь. Антонина, как всегда, примостилась с краю. Как бы и нашим, и вашим. При виде Маргариты Романовны вскочила, пристроилась рядом. Череп просвечивает сквозь седые редкие пряди. Желтое костлявое лицо. Кулачком вытирает слезящиеся глаза. И никак не вытрет – в уголках моргающих щелок всегда гной.
– И вы вышли свежим воздухом подышать? Ну и денек! Как дочка, как внук? Что-то давненько его не видела.
Вот змея. Не дай бог чего сболтнуть, тут же все бабки на лавке накинутся на известие, как стервятники, со всех сторон осудят и приговорят. Нет уж, довольствуйся спокойным: «Все в порядке. Учится». А Антонина не унималась:
– Ой, вы знаете, что собаку на нашем переходе задавили?! Я час назад проверяла – так и лежит за остановкой, живая. Вот так они нас и давят. И знаете, чего я боюсь? Тут где-то поблизости девица поселилась с двумя бойцовскими собаками. Студентка. Так она специально бродячих псов ловит и на них своих волкодавов натравливает. Тренирует. Как бы она эту бедолагу тоже не прибрала. Уж лучше бы ей сейчас умереть, до этих мук. А вы не думаете опять собачку завести? Такой милый у вас пуделек был. Никак мне его не забыть. Ласковый, умный.
Антонина в далекие годы работала в архиве МГУ. Из дворян. Что же жмется к деревенским пересудам на лавочке? И чего к ней, Маргарите Романовне, лезет? То, что сейчас сказала про собак – удар жестокий и подлый или что другое? Смотрит Антонина жалобно и просительно, будто от Маргариты Романовны помощи ждет. Одинокая, совсем одинокая.
Можно было еще отключить чувства, погрузить себя в безопасный наркоз. Ведь случилось же на днях: из кафе с цепями на парковке выкатились два пьяных и веселых молодца и обозвали хромой блядью – нет, не Маргариту Романовну, а колченогую обтрепанную женщину, замешкавшуюся, заметавшуюся у них под ногами. На Маргариту Романовну накатило. В руках у нее была сумка с двумя пакетами – молока и кефира. Ах, какой получился бы размах, какой удар по бритым головам! Справилась, совладала с собой, но все равно было тошно. Стала противна тетка, ее испуганное овечье лицо. Ненужная встряска, против которой один рецепт – смотреть не видя.
И сейчас надо было одной или вместе с Антониной сделать обычный круг по кварталу, по самым тихим улицам, мимо пятиэтажек, напоминающих деревенские кладбища. Такие они запущенные, почти до крыш утонувшие в разросшихся березах и кленах и от того даже красивые. Скоро дома снесут, жильцов переселят и деревья срубят. В шестидесятые годы молодые новоселы таскали их из ближайшего леса и весело втыкали куда попало. А девятиэтажный дом Маргариты Романовны и Антонины не снесут. Он построен на два десятилетия позже.
Маргарита Романовна зашагала к склону, к лестнице, к автобусной остановке. Антонина молча семенила рядом. Деловито, будто сразу поняла намерения Маргариты Романовны и
