Лето прошло - Ольга Владимировна Шлихт
Если бы кто-то распахнул перед ним дверь и сказал: «Уходи, ты свободен» и протянул руку, чтобы помочь, он оттолкнул бы ее с ужасом. Он хотел остаться, но старая жизнь кончилась безвозвратно. Какой будет новая? Что будет с их любовью? Предстояло доплыть до нового острова, попробовать развести костер и просушить одежду. И не стать мудрым и равнодушным. Осень – еще не зима. Да и осень только-только началась.
Раненая собака
Собака была совсем ни к чему.
Маргарита Романовна обливалась потом. В троллейбусе на нее с отвращением посмотрела девица в коротком платье. Пускай! Пускай вонючая, пускай нелепая – в шерстяной черной юбке и белой синтетической блузке. Маргарита Романовна мрачно лелеяла в себе неудачу, не позволяя ей ни сжаться, ни расползтись за достигнутые границы. Так тебе и надо, старая ворона! Вырядилась, соблюла приличия. Главное – дотащиться до дома и дотащить за собой, не расплескав, тяжесть душного дня. Чуть пошатнешься, споткнешься, и станет по-настоящему больно.
За дверью квартиры отдышаться, дождаться сумерек, открыть окна, вдохнуть чуть посвежевший воздух и жить дальше, не оглядываясь назад.
Выйдя из троллейбуса, долго ждала на переходе вместе с серой дворняжкой, пока замрет на несколько минут безжалостное железное стадо. В правой руке вериги – купленная с грузовика картошка, прошлогодняя, дешевая, но сейчас совершенно лишняя. Почти бегом бросилась через дорогу, обогнула серебристую машину, занявшую половину зебры. Нарушив собственный запрет, взглянула на лобовое стекло и обожглась: красивые, счастливые мужчина и женщина, которым нет до нее никакого дела.
Перебралась на другую сторону, как переплыла тяжелый, тугой поток. Здесь тоже остановка. Напряженные, измученные жарой люди. Над остановкой желтое полотно: «Будьте бдительны. Подружитесь с соседями, и ваша жизнь станет безопаснее». Теперь надо вверх, по разбитой бетонной лестнице.
За спиной – визг тормозов и визг живого существа.
Женщина на остановке вскрикнула и закрыла лицо руками.
Можно было и не оглядываться. И так понятно. Но оглянулась. По ближней, свободной полосе уносился вдаль черный джип. К здешней остановке ползла на передних лапах раненая собака. Серая дворняжка не смогла перебраться на этот берег.
Джип! Джип! Вся дорога, вся Москва запружена джипами. Черт бы побрал собаку! Это она своей нерасторопностью вызвала, накликала черную громаду.
Не впустить в себя ни джип, ни собаку.
Люди на остановке, включая вскрикнувшую женщину, сделали вид, будто главное на свете – наконец-то подъехавший троллейбус. Собака проползла мимо Маргариты Романовны за заднюю стенку остановки и упала в тени. Смотреть на нее не надо было. Но Маргарита Романовна посмотрела. Собака не жаловалась, не ждала помощи. Она лежала на боку, тяжело дышала и собиралась умирать. Задние лапы в крови, копчик странно подвернут.
Маргарита Романовна ступила на лестницу. На середине склона остановилась передохнуть. Впереди маячил родной дом. Солнце било в окна.
Вонючий, темный, зарисованный и зацарапанный лифт – последнее мучение. В коридоре, содрав с опухших ног парадные черные туфли, не влезла привычно в розовые тапки, осталась босиком. Рядом с ее маленькими – большие синие шлепанцы. В гостиной порадовалась, что не забыла наглухо задвинуть занавески. На кухне поборола желание шмякнуть картошку на пол, обессиленно, но аккуратно втиснула на нижнюю полку пластмассовой этажерки. Не унизившись перед жаждой, медленно выпила стакан настоя чайного гриба. Склизкий диск в пятилитровой бутыли пора обрезать и промывать. Чайная заварка приготовлена.
Двуспальная кровать в спальне ласково, по-родному заставила присесть. Запах пота – примета улицы, унижения. Поэтому – встать, опершись на обе руки, поборов стон и отогнав вопрос «Ради кого?». Позорное влезание старого тела в ванну, обвисшие груди. Плевать! Смотрите, смейтесь!
Что теперь? Есть совсем не хочется. Маргарита Романовна прошлась по гостиной. Фотография на стене. Две головы. Мужчина и женщина. На журнальном столике телепрограмма из бесплатной районной газетки. Через час новости. В восемь хороший концерт на «Культуре». Ах да, чайный гриб, «грибок». Им сейчас и займемся.
Снять марлю, прижатую резинкой к стеклянному горлу, вытащить ускользающее улиточное тело, разрезать на три блина. Два отправляются в мусорное ведро, третий промывается и возвращается в бутыль. Кольнуло: среди отбросов сейчас лежали живые слизняки, обреченные на смерть. Но ведь будет жить и работать их собрат, ожидающий прозрачного чайного раствора за чистым стеклом. Разве не это главное?
Осталось размешать сахар в заварке и заполнить бутыль. Сахар шуршал, ложка позвякивала. Монотонно, спокойно. По ушам ударил телефонный звонок. Наконец-то! Вот некстати! Раздраженно и с облегчением поспешила в коридор. Знала, кто звонит. Дочь Люба.
– Мама! Ну как ты? Я так волновалась. Такая жара! Чем все кончилось? Зря ты отказалась, чтобы я с тобой поехала.
Волновалась она! Вместо поддержки – упрекала, отговаривала. Сейчас злорадствовать будет.
– Знаешь, я не расположена к длинным разговорам. Но если тебя это так интересует, сообщаю – отказали. Можешь радоваться.
– Боже, как ты можешь?! Радоваться! О родной дочери! Мама! Я ведь предупреждала. Два года ты не живешь, а борешься непонятно за что. Остановись. И возьми, наконец, от нас деньги. Езжай отдохни. В Турцию, Болгарию.
– Слушай, я сейчас занята. «Грибок» промываю. Давай потом поговорим.
– «Грибок»! В этом вся ты! Обязательно надо на себя лишнюю нагрузку наваливать. Ну у кого сейчас в Москве «грибок»? Ведь полно соков, минеральной воды. Ну да, достался от бабушки. Но не все же из прошлого с собой тащить! Зачем это постоянное издевательство над собой? Зачем ходить по чужим людям полы мыть, а от нас не брать помощь? Чтобы соседи шушукались? Что, мол, дочь с зятем забросили старушку?
– Если государство считает, что я не заработала на большую пенсию, пусть будет стыдно ему, а не мне за то, что не беру подачек от дочери. Хватит мне деньги предлагать.
– Как ты умеешь все переиначить, перевернуть! Или все должно быть по-твоему, или никак. Мы же от души помочь хотим. И благодеяния твои с той же изнанкой – ты добрая к тем, кто тебе подчиняется беспрекословно. И «грибком» занимаешься потому, что он бессловесный. И папа всю жизнь помалкивал да поддакивал. Вот за что ты ополчилась на Валеру? Единственный внук! Когда был маленький, приезжала каждый день, нянчилась, души в нем не чаяла. Ну, сказал что-то не так. По-подростковому. Что, когда получит высшее образование, уедет за границу. Что такого? Из-за этого – знать не желаю, видеть не хочу! Хорошо хоть, с днем рождения поздравила.
– Неправда. Он сказал, что уедет, потому что не хочет жить в стране дураков. И посмотрел на меня. Имел в виду меня и
