Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс
– Мама! – воскликнула я, больше не пытаясь обращаться нежным голосом, каким разговаривают с младенцами и алкоголиками. – Похоже, в этой истории чокнулась не только Гвен. Папа был с ней почти двадцать лет. Дана их дочь. Ты не думаешь, что он должен, ну я не знаю, понести кару?
Я подобрала неудачное выражение, слишком библейское, но ничего лучше не пришло в голову.
– Кару здесь несу только я, Шорисс.
Она прошла по кухонному линолеуму и подтащила мусорное ведро к углу стола. Предплечьями, словно граблями, спихнула картофелины в мусор, измазав рукава толстовки.
– Только мы с тобой не сделали ничего плохого. Мы просто жили своей жизнью и думали, что мы нормальные люди. Только мы имеем право решать, какой будет конец у этой истории.
– И чего ты хочешь?
Она завязала мусорный пакет проволочным зажимом и села на место отца.
– Я хочу, чтобы все было, как раньше.
– Нельзя засунуть дождь обратно в тучу.
Мама отвела руку назад, словно собиралась влепить мне пощечину. Я подставила здоровое плечо, чтобы удар пришелся по нему. Но удара так и не последовало. Она опустила руку и поднесла ее к лицу, словно зеркало.
– Нет, нет, нет, – сказала своей ладони, будто маленькому ребенку, которого надо призвать к порядку. – Я не позволю этой шлюхе превратить меня в варвара. Она не заберет у меня мое достоинство. Я жена. И буду вести себя как жена.
– Мама, сядь. Хочешь парацетамола?
Она вышагивала по кухне, все еще сжимая правое запястье, словно не доверяя собственной руке настолько, чтобы освободить.
– Нет. Ты спросила, чего я хочу, и я тебе ответила.
– А я хочу переехать в Массачусетс, – заявила я.
Она растерялась, и я ее не виню. Этот импульс взялся ниоткуда: внезапно больше всего на свете мне захотелось оказаться подальше от обоих родителей.
– И хочу развода, – добавила я.
Для меня это было слишком. Надо было готовиться к окончанию школы, присматривать белое платье, которое надену под мантию выпускницы. Я сказала, что не буду участвовать в шествии по случаю вручения аттестатов, а мама на это ответила:
– Это неважно, главное – получить документ.
Мы оказались в серьезной беде. Маме нужна была помощь – возможно, профессионального психолога, но если нет, хотя бы поддержка человека, который знал ее лучше, чем я. Если бы такой был, я бы его позвала. В сериалах у героини всегда есть подруги, на которых она может положиться. Любимый мамин сериал – «Золотые девочки» – рассказывал о четырех пожилых тетушках, которые живут в одной квартире и решают проблемы друг друга, служат друг другу мостиком над бурными водами. Но бабушка Банни уже год лежала в земле, и у мамы не было никого, кроме меня.
25
Викторина
Брошь мисс Банни лежала в моей полупустой шкатулке для украшений. Она была старомодная – из тех вещиц, что купила мама, когда начала тосковать по своему утраченному детству. Когда я открыла крышку, металлически зазвенела мелодия «К Элизе». Я положила брошь на ладонь – это было доказательством, что отец как-то умудрялся вести двойную жизнь. И все прикрывали его махинации, даже бабушка Банни, которую накрыли крышкой гроба.
Можно ли с уверенностью сказать, что все мы немного спятили в мае 1987 года? Наши жизни словно превратились в кино – не в блокбастер, на который надо идти в кинотеатр, а в такое, на которое случайно натыкаешься, перещелкивая каналы посреди ночи. Когда жизни стали напоминать фильм, мы начали вести себя как его персонажи. И кто мог бы нас упрекнуть? В реальной жизни не существовало образцов для подражания в такой ситуации.
Я играла роль девочки-детектива. Держала открытку только за краешки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Обхитрила маму, дав ей двойную дозу парацетамола, и она даже не шелохнулась, когда я сняла с крючка ее ключи и села в машину среди дня. Нервно поглядывая на дорогу в зеркала заднего вида, я отправилась в аэропорт.
Роли сидел в синем «Линкольне» и читал журнал по фотографии. Я постучала в стекло. При виде меня он улыбнулся, и стало заметно, как дядя постарел всего за пару недель.
– Шорисс, – произнес он и разблокировал дверь, – посиди со мной.
Я открыла дверь и устроилась на знакомом сиденье.
– Привет.
– Ты разве не должна быть в школе? – спросил он.
Я пожала плечами:
– Уже неважно. Я все равно получу аттестат.
– Хочешь, включу кондиционер?
Слышалось высокое гудение самолетов, прорезающих небо над головой. А под ним Эл Грин мягко ворковал о том, как устал от одиночества.
– Папа не смог бы такое провернуть без тебя, – заявила я.
– Я знал, что ты догадаешься, – сказал Роли.
– Ты не ответил на вопрос.
– А ты разве что-то спросила? Что ты хочешь знать?
Я стушевалась. И правда, что я хочу знать? Я и так знала больше, чем хотелось.
– Папа правда женился на той женщине?
Роли кивнул:
– Он предстал перед судьей.
– И ты там был?
Опять кивнул.
– Ты подписал документ. Я видела твое имя.
– Да, я так и сделал.
– Почему ты помогал?
Дядя повернулся на сиденье, чтобы я могла видеть его лицо.
– Я считал, что помогал Гвен.
Когда он заговорил, лицо заполыхало красным, словно дядя был в огне.
– Ты не сможешь по-настоящему узнать Гвен, пока не увидишь ее на фотографии. При личной встрече замечаешь только красоту, а ведь это лишь дешевый трюк, чтобы отвлечь внимание. Но когда я ее снимаю, всю ее жизнь можно увидеть только в том, как она выставляет вперед подбородок. Когда удается поймать это выражение, я тут же проявляю пленку, даже если еще не все кадры отщелкал. Мне плевать.
– А как же мы? – спросила я. – Ты ведь все время нас фотографируешь.
– У тебя, Шорисс, все на лице написано. Когда ты была маленькой девочкой, ты только это собой и представляла – маленькую девочку. Даже Лаверн, несмотря на все, что ей пришлось пережить, – всегда только такая, как есть. Это хорошо. Отсюда и берется ваша красота.
Я знала, что он пытается сделать мне комплимент, но по ощущениям было похоже на оскорбление. Точно так же люди говорят толстой девушке, что у нее «милое лицо». Я потянулась к ручке двери, чтобы уйти, но Роли попросил меня
