Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс
Я дала маме десять дней на траур, рассуждая так: если у человека умирает родственник, ему дают на работе неделю отпуска. Во время этой паузы я утешала маму, как могла, а она страдала над старыми фотоальбомами. Я опустилась на колени рядом, когда мама перетряхнула верхний ящик папиной тумбочки: мелочь, спичечные коробки, презервативы и даже малюсенькая баночка с моими молочными зубами раскатились по ковру. Когда мама из-за нервов утратила аппетит, я не заставляла ее есть мою стряпню. После возвращения аппетита я не пыталась ей помешать, пока она лопала крем для торта из банки, отправляя масляную сладость в рот ложку за ложкой. Я решила, что у нее есть на это право. На десятую ночь я начала проявлять, что называется, «жесткость из чувства любви». Стоило ей начать шмыгать носом, я внутренне собралась и сказала:
– Да хватит уже тосковать. Тебе надо разозлиться, прийти в ярость. Будь я на твоем месте, я пошла бы на кухню и сварила кастрюльку кукурузной каши.
Мама крепче стиснула меня под простыней.
– Не шути с этим.
Я-то шутила, но в каждой шутке есть доля правды. Мне казалось, за то, что сделал отец, должны быть какие-то последствия.
– Даже если он выгонит меня из дома, – заявила мама, – я не поступлю, как Мэри.
– По крайней мере, она прославилась. Все в мире знают о ее поступке. И вообще нас никто не выгонит из дома, – заспорила я.
– Допустим, я подам на развод, и попадется хороший судья, который решит, что я могу остаться жить здесь. А Джеймс тогда пусть просто переедет к ним. Когда я была маленькая, люди говорили: «Только у самой нищей крысы всего одна нора».
Потеснив меня в моей же кровати, мама вслух говорила о том, чего больше всего боялась.
– Как думаешь, мисс Банни все знала с самого начала?
Я предположила, что брошку Гвендолен наверняка передал папа, а не сама мисс Банни. Мама ответила:
– Хорошо, что мисс Банни отправилась на тот свет, не увидев нашего позора.
Я согласилась: да, пожалуй, это к лучшему. Мама сонным голосом заметила, что, если поступить на очное отделение в школу стилистов и парикмахеров, полный курс можно пройти всего за год. Дана и Гвен могут получить сертификаты и забрать у мамы «Розовую лису». Я ответила:
– Дана не хочет заниматься волосами, она едет учиться в Маунт-Холиок и станет врачом.
Мама перевернулась и снова крепко в меня вцепилась.
– За колледж будет платить папа. Ни на что больше не хватит.
Потом тихонько вздохнула, и это значило, что шнапс и парацетамол наконец подействовали и она засыпает. На часах на прикроватном столике горели цифры 2:13.
– Спокойной ночи, мама.
– Шорисс?
– Мэм?
– Как думаешь, он так поступил, потому что я некрасивая? Ты знаешь, когда мы поженились, мне не было и пятнадцати. Гвен наверняка знает такие хитрости, о каких я и не слышала. Скорее всего, она читает «Космополитен». И посмотри, как следит за собой. Да она выглядит как темнокожая Лина Хорн.
Пока мама боролась за титул «Самой обиженной женщины в мире», я размышляла о своей жизни и пыталась понять, в какой момент свернула не туда. В плане родителей я, пожалуй, самая нищая крыса. У меня не было запасной семьи, куда можно уйти, если с родителями станет невыносимо. Маме и Роли повезло. Когда биологические родители их подвели, они сбежали к бабушке Банни. А у меня никого не было, кроме Джеймса и Лаверн.
Мамино тело было тяжелое, как мешок с песком. Моя рука, прижатая ее весом, начала болеть. Я высвободилась. Эти десять дней тянулись очень долго.
– Мама, – сорвалась я, разминая занемевшую руку, – хватит ныть! Дай отпор. Возьми метлу. Насыпь ему сахара в бензобак. Сделай что-нибудь.
Она села, включила прикроватный светильник, сбросила одеяло и слезла с кровати. Потом принялась тыкать пальцем в моем направлении, и обвисшая кожа на внутренней стороне руки заколыхалась.
– Не смей отворачиваться от меня, Банни Шорисс!
– Я не в том смысле, – сказала я. – Я просто хочу, чтобы ты была более…
На ум пришло слово «черной». Слезливая тоска мамы напоминала о белых женщинах в фильмах – о тех, которые обычно падают в обморок, если случается что-то, с чем они не могут справиться.
– Я хочу, чтобы ты показала зубы. Сейчас самое время сварить кастрюльку кукурузной каши.
Мама сжала кулаки и уперла их в бока.
– Дай-ка я тебе кое-что объясню, если ты не понимаешь. Эл Грин вылез из ванны, Мэри чуть не убила его, облив кипящей кашей. Я слышала, что ему пришлось пересаживать кожу со спины на интимные места. И ты предлагаешь то же самое сделать с твоим папой?
– Нет, – помотала головой я. – Я просто хочу сказать, что ты должна…
– Но ожог на интимных местах Эла Грина – это только полбеды. Пока он лежал голый, весь покрытый волдырями, Мэри вынула из сумки пистолет, приставила к себе и разворотила грудную клетку. Ее тело упало прямо на него, – мамина грудь вздымалась под заношенной ночнушкой. – Не знаешь – не говори. Не кипящая каша заставила Грина прийти к Богу, а кровь Мэри.
Она, задыхаясь, удалилась из спальни, и я осталась одна, щурясь от света лампы. Еще час лежала без сна, представляя, как мы – я, папа, Роли и мама – лежим каждый в своей спальне и смотрим каждый на свой потолок. В ту ночь я так и не смогла уснуть. Без четверти шесть обнаружила маму за кухонным столом: она чистила картошку. Рядом уже возвышалась целая гора картофелин. Некоторые побурели на воздухе, но картофелина в маминой ладони была белая и мокрая.
– Ты спала?
– Нет, – ответила она. – Решила сделать картофельный суп. Сварю побольше, часть заморозим.
– Мама, – сказала я, – иди, приляг.
– Я не хочу спать в своей кровати.
– Ложись в моей.
– Ты меня выставила, – упрекнула она, поднимая взгляд от картошки. Мама срезала так много кожуры, что от плода мало что оставалось.
– Что ты, – ответила я, – я лягу с тобой.
Мы вернулись в спальню. Я придержала занавеси балдахина и залезла на постель вслед за ней. На этот раз я свернулась, прижавшись к ней.
Мама проговорила:
– Я не закончила историю про Мэри. Она оставила записку. Ее обнаружили, когда пришли убрать тело. В ней было вот что: «Чем больше я тебе доверяю, тем сильнее ты меня подводишь».
К тому моменту я поняла, что она никогда
