Графоман - Бронислава Бродская
Все шло как шло до раннего апрельского вечера, когда в их квартире раздался звонок. Гриша взял трубку и услышал Валерин голос. Он не удивился, так как ждал его звонка, хотел, чтобы Валера позвонил и одновременно не хотел. Им предстояло мучительное объяснение, избежать которого было невозможно. Через него следовало пройти, но с каким результатом Гриша не знал. Каждый день он думал об этом, репетировал свои слова, пытался угадать, что будет говорить Валера, свои реакции. Грише хотелось красиво и гордо повесить трубку, не удостаивая бывшего друга ответом, не опускаясь до разговора, но он знал, что этого не сделает. Так и вышло.
– Гринь, нам с тобой надо поговорить. Я больше не могу …
– Да, хорошо. Давай завтра.
– Нет, я дошел до ручки. Давай сегодня. Сейчас.
Гриша тоже внезапно почувствовал, что 'сейчас' – это правильно. Если им надо встретиться, даже если это и будет в последний раз, то пусть это будет немедленно. Что тянуть. И надо же: Валера машинально назвал его 'Гринь' … да какой он сейчас ему был 'Гринь'? Вырвалось на автомате.
– Ладно. Я выезжаю. Давай на нашем месте, через час.
– Жду.
Гриша слышал невероятно знакомый напряженный Валерин голос. 'Их' место – это было маленькое кафе-стекляшка на краю Ленинградского парка. Валере, все еще жившему в большом доме на Соколе, было до нее 5 минут, а Гриша ехал с пересадкой на метро от Красносельской. Он стал собираться. Маша вопросительно на него посмотрела, но ничего не спросила. Ей придется что-то объяснять родителям, куда это Гриша на ночь глядя собрался, но ему было все равно. Он ехал в метро, и ловил себя на том, что в его душе странным образом не было сейчас ни злобы, ни отвращения к бывшему другу, только императивное желание посмотреть ему в глаза и что-то раз и навсегда для себя решить. Именно решить, а не понять, понять Валеру Гриша даже не надеялся. Он был в этом уверен. А еще он чувствовал, что это было между ним и Валерой. Что-то решится, и Машина судьба тоже будет от этого зависеть.
Когда Гриша зашел в кафе, Валера уже сидел за столиком. Вокруг были какие-то случайные люди, торопливо поедающие свои пельмени и сосиски с горошком. Гриша внезапно ощутил голод:
– Может по сосискам? А Гринь?
Надо же Валера почувствовал, что Гриша проголодался. Что тут удивляться, он всегда все про него знал. И опять это странное сейчас 'Гринь'.
– Давай.
Валера ушел к стойке, а Гриша вдруг понял, что он совершенно спокоен, готов к разговору, что даже, если после этого разговора он больше никогда Валеру не увидит, ему все равно полегчает. Неопределенность всех измучила до предела и надо было с этим кончать, так или иначе. 'Он сам начнет разговор или я должен? Он же меня позвал, не я – его. Да, ладно все само сделается'. Валера принес тарелочки с сосисками, сходил за кофе, уселся и стал есть, обмакивая свою сосиску в горчицу. Ножей не было, и они, как когда-то, откусывали с куска, накалывая на алюминиевую вилку скользкий непокорный горошек.
– Гриш, я не могу больше так жить. Я сам не знаю, почему я это сделал. Мне нечего тебе объяснить, то-есть у меня были тогда какие-то импульсы, я им последовал … но это ничего не объясняет. Ты меня слушаешь?
– Да, конечно. Говори. Я для этого и пришел.
– Не знаю я, что говорить, сам не знаю. Не знаю, как сформулировать …
– Что тут формулировать? У вас это давно? Я ничего не замечал …
– Ты ничего не замечал, потому что ничего не было. Это было всего один раз … клянусь. Ты мне веришь?
– Верю. Да какая разница … один раз, два … Мне теперь все равно.
– Есть, Гриш, разница. Машка не так уж и виновата. Это все я … Она растерялась, а я … я хотел кое-что проверить …
– Да, да. Я тебя слушаю. Что ты хотел проверить? Валер, пойми, для меня сейчас очень важно тебя понять. Думаю, что это невозможно, но я хочу попробовать. Дело в нас с тобой, не в Марусе. В ней тоже, но … сейчас не о ней речь.
– Гриш, для нас с тобой с ранней юности женщины никогда не были проблемой. Мы – избалованы, у нас все получалось … но при всей нашей с тобой похожести, женщины у нас были разные … По-этому все и получилось.
– Да, ладно … какие-такие разные женщины, мы примерно одних девок с тобой драли …
– Ты, Гриш, прав. Драли-то мы одних, а влюблялись в разных. У тебя раз и навсегда получилось, а у меня … облом за обломом. У меня никогда с женщинами ничего не выходило и не выйдет наверное … Гришка, я тебя стал завидовать. Раньше не завидовал, не понимал ничего, я сейчас … у тебя нормальная семья, Марусенька твоя, Аллка, а меня всегда все через жопу. Почему? Я не понимаю.
Помнишь мою шалаву красивую? Я ее любил … хотя теперь мне кажется, что нет … я просто хотел ее 'спасти', вытащить, сам собой любовался. О, Гриша, как вы меня тогда злили! Ты не представляешь. Я тебя, вас с Маней звал к нам, а вы не хотели, отговаривались всякой ерундой. Моя женщина была для вас мразью подзаборной. Я помню брезгливость на твоей морде, улыбочку Манину снисходительную, типа .. я дурака валяю, перебешусь … Ты мне открытым текстом говорил, что шалава – есть шалава. Помнишь? Мне казалось, что вы корчите из себя 'чистеньких', а сами … а может вы и были 'чистенькие'? Я вот все думал … Маруся – не 'такая'?
Валера не ждал ответа. Его уже несло. Гриша слушал горячечную, сбивчивую речь и не решался прервать Валеру, чтобы спросить, какая связь между всем происшедшим и той старой историей? А Валера продолжал, забыв про свои остывшие сосиски:
