Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
прославляющие,
странствующие,
кланяющиеся,
очищающиеся,
падающие ниц,
приказывающие добро,
удерживающие от зла,
охраняющие заповеданное - только это, ничего более: так обрадуй верующих!
(110) Так в тексте. - Ибн Гасан.
111. Рухнувшая мечеть*
______________
* Стёрто, но можно прочесть: (версия первая). Свиток, как выявилось по мере погружения в текст, первоначально состоял из трёх частей, точнее - трёх версий, и каждая составляла законченную историю.
(111) Судя по расположению текста с отступом, можно предположить, что это - земная часть Небесной книги и помещена после встречи с Мусой; по содержанию свиток связан с изгнанием Мухаммеда, но не в хиджранском смысле, а... из мечети!
- ...Я, я, Мухаммед, - шумел, - и есть телохранитель
Мухаммеда!
- Сам себя охраняешь?
- Вы что же, не узнаёте меня?!
- Много Мухаммедов стало с тех пор, как был объявлен Богом
пророк с редким именем, почитаемый нами.
- Но я... - и тут кто-то узнал его:
- Это ж младший сын Абу-Бакра, вырос как, не узнаешь!
- Да, я телохранитель пророка!
- Что с того? - бросил бедуин, пригнавший пару овец на
йатрибский базар, и они вздрагивали от резких голосов
кричавших. - Что сказать хочешь, смущая покупателей?.
- Чтоб знали! - Круглое большое лицо, волосы курчавые,
глаза из-под густых бровей точно совиные, круглые, всегда
удивление в них, будто диковинное видит.
- Откуда прибыл к нам и с какою целью?
- Из Хейме прибыл!
- Но где твой шатёр?
(112) В свитке обыгрывается слово "хейме", означающее "шатёр".
- Сгинуло поселение, а с ним и обитатели его!
- За что им такое наказание?
- Потому что изгнали пророка! Вошёл он в только что
сооружённую мечеть без меня, повелел оставить его одного,
дабы послушал, о чём говорят. Потом смотрю, когда солнце
чуть с зенита сошло, выходит Мухаммед, а следом: Вон
отсюда! - ему кричат. Лица на нём не было, бледный, руки
трясутся, подхватил его на руки и понёс. Вдруг стал тяжёлый.
"Уложи меня на землю", - говорит мне. Я постелил плащ, он
лёг, встал над ним, прикрывая телом солнечные лучи, чтобы
тень ему, будто я пальма
средь пустыни, создать, и вдруг он: "Не стой, - говорит
мне, - эй, Абу-Бакр, - не моё имя называет! - в подобной
мечети никогда!" Говорю: "Я не Абу-Бакр, я сын его!"
Не слышит. "С виду, - говорит мне, - мечеть, а нутро - дом
дьявола, сотворённого из дыма и огня!" И что же с той
мечетью? - спросите вы меня. Не успел Мухаммед произнести
проклятие, как над мечетью собрались тучи, молния сверкнула,
я пал, прикрыв телом Мухаммеда. Гроза прошла, смотрю
ровная пустыня, нет мечети, рухнула она!
(113) Свиток обрывается. Породил множество толкований. Был даже учёный [Ибн Гасан называл его мой тёзка, известен как Ибн Гасан-2], который нашёл продолжение*, но со ссылкой не на телохранителя, а на Шюкраллу:
______________
* Это был, как о том сказано выше, самостоятельный свиток с тем же названием - стёрто, но читается: Рухнувшая мечеть (версия вторая).
Пророк с отчаянием, растерянный, говорил Айше, когда та
спросила: "Отчего огорчён, о пророк, ведь вышел из дому в
добром расположении духа?"
А в добром потому, что Айша рассказала, как в сон её
явилась мама Мухаммеда. И он всю дорогу думал об удаче, что
выпала на долю с первой и последней женой, - Хадиджа и Айша
для него отчего-то, сам не объяснит, как первая и последняя
жёны. Мухаммед удивился совпадению снов: некогда
Амина-хатун приснилась и Хадидже. Но та знала его маму,
"помню, - говорила Хадиджа, - её густые чёрные волосы, а
тут вся голова белая-белая, поседела, но глаза молодые".
Айша - нет.
"Как же ты могла её видеть во сне? - спросил у Айши. - Она
умерла, ты ещё не родилась!"
"Она меня узнала: "Ты Айша, жена моего сына", - сказала. И я
сразу поняла, что она - твоя мама. Тут ты появляешься, идём
по Йатрибу, она говорит тебе: "Сын мой, у Айши нежные щёки,
а у тебя такая колючая, жёсткая борода, и ты больно
колешься, когда целуешь жену!" Хочу возразить, "Мне
приятно!" сказать, но не смею её прервать".
...Шёл к ученикам...Вдруг слышу Джебраила: Ученики твои
подождут, эй, Мухаммед! Встань и направь свои стопы в новую
мечеть, что в Хейме! Поспеши, и да услышишь, о чём говорят
там, ссылаясь на тебя! Как рьяны и неистовы проповедники в
невежестве своём, будто не боятся ада и не желают рая, как
искажают они смысл и дух слов, в тебя вложенных Аллахом!
"Но меня могут узнать!"
Скройся, чтоб не признали!
...Некий, выдававший себя за мусульманина, выступал с
проповедью, и... - ни слова я не понимал, какой-то чужой,
другой, неведомый мне был язык. Выступая, то переводил дух,
и тогда казалось, переживает сказанное. В очаровании
услышанным забылось предостережение Джебраила, такое было
впечатление от непонимания слышанного, что ах как жаль, не
знаю, о чём речь! Много полезного и умного слышится в
незнакомых словах. И так умело держит внимание собравшихся
в мечети, что, даже не зная, о чем проповедь, невольно
вовлекаешься, втягиваешься в ход его размышлений, и тебе
уже кажется, что понимаешь, всё тебе ясно. Изредка и, как
мне думалось, с почтением называл он порой моё имя, но
часто - Аллаха. Не выдержав, спросил у соседа: "На каком
языке он говорит?" Тот удивлённо глянул на меня: "Как на
каком?! На арабском!" Но... - вдруг кто-то на ухо: Не спорь
и поймёшь! И тут же речь перестала быть неведомой, и, как
только уловил, о чём говорит, такая нелепица обнажилась в
прежде неведомых и оттого казавшихся мудрыми словах, что я
обомлел: "Не слушайтесь, говорил, учёных мужей, не нужны
нам их знания, ибо в знаниях - грех, наказание от Аллаха
страшное, если внемлем призыву постигать знания. Так
учит нас пророк Мухаммед!"
"Неправда!" - выкрикнул я с места.
"Кто сей наглец, меня прервавший?!"
"Не говорил так Мухаммед, ибо..." - но сдержался, чтобы не
сказать: Ибо я сам Мухаммед! Народ зашумел. "Со знанием
человек не лучше ли того, кто лишён знания? И разве
сравняются те, которые знают, с теми, которые не знают?
"Стремитесь, говорил Мухаммед, получать знания, начиная с
колыбели и до могилы", и мне довелось это слышать из его
уст!"
"Как мог ты его услышать, лжец, когда Мухаммед давно
умер?!" Но вот он я, Мухаммед! - хотел сказать, сдержался:
"Не противна, - продолжил я, - вера знаниям! О том слова
Мухаммеда в записанных сурах!"
"Кто их записал?! Вроде тебя выдумщики!"
"Знаете ли вы... - Но меня прервали: "Шайтанские это
листки, сатанинские строки!" Но я успел изречь, пока тот
завершал сказанное, стараясь перекричать меня, что "мы
уничтожаем эти листки!" - Знаете, сколько слов в Коране?
Затихли на миг. - Семьдесять восемь тысяч
сто тридцать три слова в Коране!"
"Что с того?"
"А то, что семьсот восемьдесят слов из них, или одно из
каждых ста - это слово "знание".
И тут произошло чудо: цифры белокрылыми голубями
разлетелись по мечети: Глядите да не усомнитесь!
Увы, птиц видел лишь я! Двое из толпы, точно услыхав
повеление шайтана, схватили меня. В глазах их, будто лично
были оскорблены, светился гнев. "Не смеете, - крикнул,
гнать верующего из Божьего дома!"
"Но приходящий сюда тоже не смеет оспаривать меня! Ибо
преданным мечети правоверным говорю".
"... которых призываешь быть невеждами!"
"Лучше один незнающий, но покорный воле Аллаха, чем сто
таких, как ты, дерзких знатоков!"
"Ибо незнающих легко превратить в стадо баранов!"
"Я говорю от имени и именем Мухаммеда!"
"Не творите из пророка идола! Истинно лишь "Во имя
Аллаха, Милостивого и Милосердного!""
"Мухаммеда отрицаешь?!" - проповедник что-то ещё говорил,
но речь вдруг снова непонятной стала, язык чужеродный,
ужасающий. Меня потащили из мечети. Толпа гудела, заглушая
мой голос. На губах кричавших выступила пена, требовали,
руками размахивая и указывая на выход, моего изгнания;
вскоре ни толпа себя не слышала, ни я не слышал себя, как
во сне порой случается, но чувствовал, что силой защищён
неведомой. И бросил в толпу, готовую растерзать меня: "Вы
изгоняете человека, который даже в сей миг общается с
пророком Мухаммедом! - Продолжал говорить, за воротами
мечети оказавшись: - Аллах поднимает весомость тех, кто
обладает знанием!" Мне казалось, слова через забор
перелетают, будто стрелы, из лука выпущенные. И мечеть
шаталась от слов моих, рухнула.
И вдруг...я оказался в пределах чужой земли, и сердце
моё, точно горячее солнце над выжженной пустыней, проникшее
в меня, стало изнутри жечь, и я чувствовал, как иссушается
тело моё, превращаясь в великое сухое ничто. А может, и
