Андрей Белый - Петербург
- "Ну?" - схватил его за руку тот.
Но Александр Иванович все не мог отдышаться, наконец, он поднял глаза, и - ну, вот: что-то печальное, что бывает во снах, - невыразимое что-то, без слов понятное всем, тут пахнуло внезапно от его чела, от его костенеющих пальцев.
- "Ну же, ну - не томите!"
Но Александр Иванович Дудкин, приложивши палец к губам, продолжал качать головой и молчать: невыразимое что-то, но понятное в снах, от него проструилось незримо - от чела его, от костенеющих пальцев.
Наконец с трудом он сказал:
- "Заверяю вас - честное слово: я во всей этой темной истории ни при чем..."
Николай Аполлонович сперва не поверил.
- "Что сказали вы? Повторите же, не молчите: поймите же и мое положение..."
- "Я - ни при чем..."
- "Ну, так что ж это значит?"
- "Не знаю...", - и прибавил порывисто: - "нет, нет, нет: это - ложь, это - бред, абракадабра, насмешка..."
- "Разве я знаю?.."
Николай Аполлонович посмотрел невидящими глазами на Александра Ивановича; а потом и в глубь улицы: как улица изменилась!
- "Да разве я знаю?.. Мне не легче от этого... Я не спал эту ночь".
Верх пролетки стремительно уносился в глубь улицы: как улица изменилась, - как и ее изменили эти суровые дни!
Ветер от взморья рванулся: посыпались последние листья; больше листьев не будет до месяца мая; скольких в мае не будет? Эти павшие листья воистину - последние листья. Александр Иванович все знал наизусть: будут, будут кровавые, полные ужаса дни; и потом - все провалится; о, кружитесь, о, вейтесь, последние, ни с чем не сравнимые дни!
О, кружитесь, о, вейтесь по воздуху вы, - последние листья! Опять праздная мысль...
РУКА ПОМОЩИ
- "Так он был на балу?"
- "Да, он был..."
- "Разговаривал с вашим батюшкой..."
- "Вот именно: упоминал и о вас..."
- "После встретился в переулке?.."
- "И увел в ресторанчик".
- "И назвался?.."
- "Морковиным..."
- "Абракадабра!"
Когда Александр Иванович Дудкин, оторвавшийся от созерцания вьющихся листьев, наконец вернулся к действительности, то он понял, что Николай Аполлонович, забегая вперед, даже с несвойственной ему живостью растараторился донельзя; жестикулировал он; наклонял низко профиль с неприятным оскалом разорвавшегося рта, напоминая трагическую, античную маску, не сочетавшуюся с быстрой вертлявостью ящера в одно согласное целое: словом, выглядел он попрыгунчиком с застывшим лицом.
Александр Иванович изредка лишь вставлял замечания:
- "И при этом он говорил про охранку?"
- "И охранкой пугал..."
- "Утверждая, что такое запугивание в плане партии и это партия одобряет?.."
- "Ну да, одобряет..." - с некоторым раздражением твердил Николай Аполлонович и, краснея, пытался осведомиться:
- "Сами же вы, помнится, тогда говорили, что партийные предрассудки..."
- "Чтб такое я говорил?" - строго вспыхнул и Дудкин.
- "Помнится, говорили вы, что партийные предрассудки низов не разделяются верхом, которому служите..."
- "Вздор!" - и Дудкин тут корпусом дернулся: и в волнении все усиливал шаг.
Николай Аполлонович в свою очередь хватал его за руки с тенью слабой надежды, отвечая на вопросы, как школьник, и неестественно улыбаясь. Наконец, улучив вновь минуту, продолжал он свои излияния о событиях этой ночи: о бале, о маске, о бегстве по залу, о сидении на приступочке черного домика, о подворотне, записочке; наконец, - о поганом трактирчике.
Это был подлинный бред.
Абракадабра все перепутала; все они давно уже посходили с ума, если только то, губящее безвозвратно, не существует в действительности.
С улицы покатились навстречу им черные гущи людские: многотысячные рои котелков вставали как волны. С улицы покатились навстречу им: лаковые цилиндры; поднимались из волн как пароходные трубы; с улицы запенилось в лица им: страусовое перо; блинообразная фуражка заулыбалась околышем; и были околыши: синие, желтые, красные.
Отовсюду выскакивал преназойливый нос.
Носы протекали во множестве: нос орлиный и нос петушиный; утиный нос, курий; и так далее, далее...; нос был свернутый набок; и нос был вовсе не свернутый: зеленоватый, зеленый, бледный, белый и красный.
Все это с улицы покатилось навстречу им: бессмысленно, торопливо, обильно.
Николай Аполлонович, просительно едва поспевавший за Дудкиным, все как будто боялся оформить пред ним основной свой вопрос, вытекающий из открытия, что автор ужасной записки не мог быть носителем партийного директива; в этом состояла теперь его главная мысль: мысль огромнейшей важности - по практическим следствиям; эта мысль застряла теперь у него в голове (переменились их роли: теперь Александр Иванович, не Николай Аполлонович, ожесточенно расталкивал их обставшие котелки).
- "Итак, стало быть, полагаете вы, - итак, стало быть: во всем этом вкралась ошибка?"
Сделавши этот робкий подход к своей мысли, Николай Аполлонович почувствовал, как по телу его рассыпались горстями мурашки: а ну, если он представляется, - думалось - и - одолевала боязнь.
"Это вы о записке-то?" - вскинул глазами
Александр Иванович; и оторвался от угрюмого созерцания текшего изобилия: котелков, голов и усов.
- "Ну, разумеется: мало сказать, что ошибка... Не ошибка, а гнусное шарлатанство тут вмешалось во все; бессмыслие выдержано в совершенстве - с сознательной целью: произвольно ворваться в отношение тесно связанных друг с другом людей, перепутать их; и в партийном хаосе утопить выступление партии".
- "Так помогите мне..."
- "Недопустимое издевательство", - перебил его Дудкин, - "вмешалось из сплетен и мороков".
- "Умоляю же вас, посоветуйте мне..."
- "И во все вмешалась измена: тут несет чем-то грозным, зловещим..."
- "Я не знаю... Запутался я... Я... не спал эту ночь..."
- "И все это - морок".
Теперь Александр Иванович Дудкин протянул Аб-лвухову в порыве участия руку; и здесь, кстати, заметил: Николай Аполлонович значительно ниже его (Николай Аполлонович не отличался росточком). - "Соберите же все хладнокровие..." - "Господи! Вам легко говорить: хладнокровие - я не спал эту ночь... я не знаю, что теперь делать..."
- "Сидите и ждите..."
- "Вы придете ко мне?"
- "Говорю - сидите и ждите: я берусь вам помочь".
Он сказал так уверенно, убежденно, почти вдохновенно, что Аблеухов угомонился мгновенно; а, по правде сказать, в порыве сочувствия Аблеухову Александр Иванович переоценивал свою помощь... В самом деле: чем мог он помочь? Он был одинокий, отрезанный от общения; конспирация позакрывала ему доступ в самое партийное тело; в Комитете же Александр Иванович не состоял никогда, хоть он и хвастался Аблеухову штаб-квартирою; если мог он помочь, то единственно мог помочь он Липпанченкой; мог сказать он Липпанченке, воздействовать чрез Липпанченку. Надо было прежде всего Липпанченку захватить. Предварительно же надо было скорей успокоить этого до глубины души потрясенного человека. И он - успокоил:
- "Я уверен, что узлы гадкой козни распутать сумею я: я сегодня же, тотчас, наведу надлежащие справки, и..."
И - запнулся: надлежащие справки мог дать лишь Липпанченко; более же никто... Что если нет его в Петербурге?
- "И..?"
- "И дам завтра ответ".
- "Благодарю вас, спасибо, спасибо", - и Николай Аполлонович бросился пожимать ему руки; Александр Иванович тут смутился невольно (все зависело от того, где теперь находилась особа и какими справками располагала она).
- "Ах, оставьте же: ваше дело касается всех нас лично..."
Но Николай Аполлонович, пребывавший до этой минуты в совершеннейшем ужасе, только и мог отозватъся на всякое слово поддержки либо вполне апатично, либо - восторженно.
И Николай Аполлонович отозвался восторженно.
Между тем Александр Иванович уже вновь влетел в свою мысль; поразил его один маленький фактик: Николай Аполлонович я божился, и клялся, что ужасное поручение исходило от неизвестного анонима; и аноним Аблеухову писывал уж не раз; и было тут ясно: неизвестный тот аноним и был, собственно, провокатором. Далее...
Из аблеуховской путаной речи все же можно было вывести следствие; свои особые сношения с партией были тут налицо, и из этих особых сношений нечистота выростала; силился Александр Иванович себе выяснять и еще кое-что; и силился тщетно: мысль его продождилась в текшее на них изобилие - усов, бород, подбородков.
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ
Бороды, усы, подбородки: то изобилие составляло верхние оконечности человеческих туловищ. Протекали плечи, плечи и плечи; черную, как смола гущу образовали все плечи; в высшей степени вязкую и медленно текущую гущу образовали все и плечо Александра Ивановича моментально приклеилось к гуще; так сказать, оно влипло; и ,Александр Иванович Дудкин последовал за своенравным плечом, сообразуясь с законом о нераздель-ной цельности тела; так был выкинут он на Невский
Проспект; там икринкой вдавился он в чернотой текущую гущу.
Что такое икринка? Она и есть и мир, и объект потребления; как объект потребления икринка не представляет собой удовлетворяющей цельности; таковая цельность - икра: совокупность икринок; потребитель не знает икринок; но он знает икру, то есть гущу икринок, намазанных на поданном бутерброде. Так вот тело влетающих на панель индивидуумов превращается на Невском Проспекте в орган общего тела, в икринку икры: тротуары Невского бутербродное поле. То же стало и с телом сюда влетевшего Дудкина; то же стало и с его упорною мыслью: в чуждую, уму непостижную мысль она влипла мгновенно - в мысль огромного, многоногого существа, пробегающего по Невскому.
