Андрей Белый - Петербург
- "Да, полиция..."
- "О какой вы полиции?.. Что за мерзость?.. Что за намеки?.. Кто из нас невменяем?"
Но Николай Аполлонович, чья плаксивая злость перешла снова в ярость, прохрипел ему в ухо:
- "Я бы вас", - раздался его хрип (оскаленный рот улыбался, казалось: кусая, кидался на ухо)...
- "Я бы вас... вот сейчас - вот на этом вот месте: я бы... я... среди белого дня в назидание этой вот публике, Александр Иванович, мой милейший..." (он путался)...
Там вон, там...
Из того резного окошка того глянцевитого домика в летний вечер июльский на закат жевала губами все какая-то старушоночка (- "Я бы вас...", - донеслось откуда-то издали до Александра Ивановича); с августа затворилось окошко и пропала старушка; в сентябре вынесли глазетовый гроб; за гробом шла кучка: господин в потертом пальто и в фуражке с кокардою; с ним - семеро белобрысых мальчат.
Был гроб заколочен.
(- "Да-с, Александр Иванович, да-с", - донеслось откуда-то до Александра Ивановича).
После в дом зашныряли картузы и обшваркали лестницу; говорили, будто бы за стенами там фабрикуют снаряды; Александр Иванович знал, что тот самый снаряд принесен был сперва к нему на чердак - из этого домика.
И тут вздрогнул невольно.
Как странно: возвращенный грубо к действительности (странный он был человек: думал о домике в то самое время, когда Николай Аполлонович кидал ему свои фразы...) - ну, так вот: из невнятного бреда сенаторского сынка о полиции, решительном и бесповоротном отказе, Александр Иванович понял
_ "Слушайте", - сказал он, - "немногое, что мне понятно, в вашей речи понятно, это - вот только что: весь вопрос в узелке..."
- "О ней, разумеется: вы мне собственноручно передали ее на хранение".
- "Странно..."
Странно: разговор происходил у того самого домика, где бомба возникла: бомба-то, ставши умственной, описала правильный круг, так что речь о бомбе возникла в месте возникновения бомбы.
- "Тише же, Николай Аполлонович: непонятно мне, признаться, волнение ваше... Вы вот меня оскорбляете: чтб же вы видите предосудительного в поступке моем?"
- "Как что? "
- "Да, что подлого в том, что партия", - слова эти произнес шепоточком он, - "вас просила до времени поберечь узелок? Вы же сами были соглас-ны? И - все тут... Так что если вам неприятно у себя узелочек, то ничего мне не стоит за узелком забежать..."
- "Ах, оставьте, пожалуйста, эту мину невинности: если бы дело касалось одного узелка..."
- "Тсс! Потише: нас могут услышать..."
- "Одного узелка, - то... я бы вас понял... Не в этом дело: не притворяйтесь несведущим..."
- "В чем же дело?"
- "В насилии".
- "Насилия не было..."
- "В организованном сыске..."
- "Насилия, повторяю же, не было: вы согласились охотно; что ж касается сыска, то я..."
- "Да, тогда - летом..."
- "Что летом?"
- "В принципе я соглашался, или, верней, предлагал, и... пожалуй... я дал обещание, предполагая, что принуждения никакого не может тут быть, как
и нет принуждения в партии; а если тут у вас принуждение, то - вы просто-напросто шаечка подозрительных интриганов... Ну, что ж?.. Обещание дал, но разве я думал, что обещание не может быть взято обратно..."
- "Постойте..."
- "Не перебивайте меня: разве я знал, что самое предложение они истолкуют так: так повернут... И мне - это предложат..."
- "Нет, постойте: я все-таки вас перебью... Это вы о каком обещании? Выражайтесь точнее..."
Александру Ивановичу тут смутно припомнилось что-то (как, однако, он все позабыл!).
- "Да, вы о том обещании?.."
Вспомнилось, как однажды в трактирчике сообщила особа ему (мысль об этой особе заставила его пережить неприятное что-то) - особа, то есть Николай Отепаныч Липпанченко, - ну, так вот: сообщила, что будто бы Николай Аполлонович - фу!.. Не хочется вспоминать!.. И он быстро прибавил:
- "Так ведь я не о том, так ведь дело не в том".
- "Как не в том? Вся суть - в обещании: в обещании, истолкованном бесповоротно и подло".
- "Тише, тише, Николай Аполлонович, что тут по-вашему подлого? И где подлость?"
- "Как где подлость?"
- "Дау да, да: где? Партия вас просила до времени поберечь узелок... Вот и все..."
- "Это по-вашему все?"
- "Все..."
- "Бели б дело касалось узелка, то я бы вас понял: но извините..." И махнул он рукой.
- "Нечего нам объясняться: разве не видите, что весь разговор наш топчется вокруг да около одного и того же: сказка про белого бычка, да и только..."
- "И я замечаю... И все-таки: вы тут заладили - затвердили о каком-то насилии, я вот припомнил: и до меня дошли слухи - тогда, летом..."
- "О насильственном поступке, который вы нам предложили: так вот это намерение исходило, как каяёется, не от нас, а от вас!"
Александр Иванович вспомнил (особа все тогда ему рассказала в трактирчике, подливая ликеру): Николай Аполлонович Аблеухов чрез какое-то подствавное лицо предложил им тогда собственноручно с отцом; помнится, что особа тогда говорила с отвратным спокойствием, прибавляя, однако, что партии остается одно: предложение отклонить; необычность намеренья, неестественность в выборе жертвы и оттенок цинизма, граничащий с гнусностью, - все это отозвалось на чувствительном сердце Александра Ивановича приступом жесточайшего омерзения (Александр Иванович был тогда пьян; и так вся беседа с Липпанченко представлялась впоследствии лишь игрой захмелевшего мозга, а не трезвой действительностью): это все он и вспомнил теперь:
- "И признаться..."
- "Требовать от меня", - перебил Аблеухов, - "что я... чтобы я... собственноручно..."
- "Вот-вот..."
- "Это гадко!"
- "Да - гадко: и, так сказать, Николай Аполлонович, я тогда не поверил... Поверь я, вы упали тогда бы... во мнении партии..."
- "Так и вы считаете гадостью?"
- "Извините: считаю..."
- "Вот видите! Сами же вы называете это гадостью; и вы сами же, стало быть, приложили к гадости руку?"
Что-то такое взволновало вдруг Дудкина: дернулась нежнейшая шея:
- "Постойте..."
И, ухватившись дрожащей рукою за пуговицы итальянской накидки, так и впился он глазами в какую-то постороннюю точку:
- "Не заговаривайтесь: мы вот тут упрекаем друг друга, между тем мы оба согласны...", - с удивлением перевел он глаза на глаза Аблеухова, - "в наименовании поступка... Ведь подлость?"
Николай Аполлонович вздрогнул:
- "Ну, конечно же подлость!.."
Они помолчали...
- "Видите, оба согласны мы..."
Николай Аполлонович, достав из кармана платок, остановился, обтирая лицо.
- "Это меня удивляет..."
- "И меня..."
С недоумением они поглядели друг другу в глаза. Александр Иванович (он теперь позабыл, что его трясет лихорадка) опять протянул свою руку и дотронулся пальцем до края итальянской накидки:
- "Чтоб распутать весь этот узел, ответьте же мне вот на что: обещая собственноручно (и так далее)... - Обещание это не от вас исходило?.."
- "Нет! Нет же!"
- "И к такому убийству, стало быть, непричастны вы мыслью, я так спрашиваю потому, что мысль иногда невзначай выражается непроизвольными жестами, интонацией, взглядами, - даже: дрожанием губ..."
- "Нет же, нет... то есть...", - спохватился Ни-колай Аполлонович, тут же он спохватился, что вслух спохватился о каком-то своем подозрительном мысленном ходе; и спохватившейся вслух, покраснел; и - стал объясняться:
- "То есть я отца не любил... И, кажется, я не раз выражался... Но чтобы я?.. Никогда!"
- "Хорошо, я вам верю".
Николай Аполлонович тут, как на зло, покраснел до корня ушей; и, покраснев, захотел еще объясняться, но Александр Иванович решительно покачал головой, не желая касаться какого-то деликатного оттеночка непередаваемой мысли, обоим им одновременно блеснувшей.
- "Да не надо... Я - верю... Я не то, - о другом я: вот вы что мне скажите... Мне скажите теперь откровенно: я, что ли, - причастен?"
Николай Аполлонович с удивлением посмотрел на наивного собеседника: посмотрел, покраснел, и с чрезмерной горячностью, с форсированной убежденностью, ему нужной теперь, чтоб прикрыть какую-то мысль, - он выкрикнул:
- "Я считаю, что - да... Вы ему помогали..."
- "Кому это?"
- "Неизвестному..."
- "Неизвестный же требовал..."
- "!"
- "Совершения гадости".
- "Где?"
- "В своей скверной записке..."
- "Такого не знаю..."
- "Неизвестный", - растерянно настаивал Николай Аполлонович, - "ваш товарищ по партии... Что вы так удивились? Что вас так удивило?"
- "Уверяю вас: Неизвестного в партии у нас нет..."
Пришла очередь удивляться и Николаю Аполлоновичу:
- "Как? Нет в партии Неизвестного?.."
- "Да потише же... Нет..."
- "Я три месяца получаю записочки..."
- "От кого?"
- "От него..."
Оба они замолчали.
Оба они тяжело задышали и оба вцепились глазами в вопросительно вскинутые глаза; и по мере того, как один растерянно поникал, ужасаясь, пугаясь, тень слабой надежды блеснула в глазах у другого.
- "Николай Аполлонович", - бесконечное возмущение, победивши испуг, разливалось на бледных скулах Александра Ивановича двумя багровыми пятнами, - "Николай Аполлонович!"
