Бегство в Египет. Петербургские повести - Александр Васильевич Етоев

Локоть, ясно, поменяться не пожелал.

Дождавшись, когда синие «жигули» с милицейскими служебными номерами удалятся на приличное расстояние, он быстро вынул из кармана мобильник. 

– Значит, я притворяюсь мёртвым, а все бросились за тобой в погоню…

Бывший житель Ориона сощурился, словно вглядывался сквозь линзу времени в те события, что канули навсегда.

Петушок смотрел на него, жадно вслушиваясь в каждое слово. Гребешок его мелко вздрагивал, клюв раскрылся, глаза блестели.

– Ну я вижу такое дело, – подмигнул петушку хозяин, – и огородами, огородами и до моря. Дал на лапу золотишка контрабандистам, и они меня с вечерней фелюгой переправили к берегам Гранады. Думал, снова заживу там привольно, как мы жили с тобой когда-то. Только вышла мне Испания боком.

– То есть как это? – вскричал петушок. – Страна Сервантеса и Лопе де Веги, страна фламенко и кастаньет – и боком?

– Именно, – ответил старик. – Эта фифа, шамаханская-то царица, тоже оказалась в Гранаде. Я тогда при мавританском царе состоял на должности звездочёта. И вот является ко мне эта бестия и натурально ведёт шантаж. Если, говорит, не откроешь мне секрет своего бессмертия, я тебя сдаю с потрохами в местный филиал Интерпола: ты объявлен в международный розыск по делу об убийстве Дадона.

– Вот ведь дурища! Какое бессмертие, если трубочку-то у нас тю-тю!

– Да, тю-тю, но она ж не знала, что без трубочки не то что бессмертия, корки хлебной не получишь задаром.

– И что дальше?

– А дальше что! Я для виду пошептал ей на ухо какую-то заумную тарабарщину, дал попробовать укропной воды и сказал, что готово дело. То есть якобы она обессмерчена. Шамаханиха мне сразу поверила и сейчас же, не сходя с места, вдруг потребовала ни больше ни меньше, как испанскую корону себе на голову. В общем, вроде как из грязи да в князи. Мне не жалко, будь ты хоть папой римским, всё равно это одни лишь слова. Благословил я, в общем, её на царство, объявил владыкой всея Испании и отправил прямиком в тронный зал, благо был он этажом выше. Сам же быстро на коня и до моря. Сел на первое попавшееся судёнышко и навеки распрощался с Гранадой.

– Да уж, хитрая штука жизнь, – покачал головой петух. – Ну а после ты подался в пустыню рыть колодцы и ухаживать за верблюдами…

– Если бы, – ответил старик Потапыч. – Эти «добрые» морские ребята, те, что взяли меня на судно, оказались шайкой морских разбойников, наживавшихся на таких, как я, одиноких беглецах и скитальцах. Меня продали в турецкое рабство, я бежал, странствовал по Европе, участвовал в Крестьянской войне, во время Нидерландской революции защищал от испанцев Лейден, перебрался через океан в Новый Свет, встал на сторону свободолюбивых индейцев, выступал за отмену рабства – чего только не было в моей жизни. Как-то, сидя на необитаемом острове, рискнул даже заняться писательством…

Старик Потапыч улыбнулся смущённо.

– Записал на бумаге кое-какие сведения о Вселенной, о родном моём созвездии Ориона, о планете, на которой родился, о чудесном монокуляре, о саквояже… Так, ни для кого, для себя – чтобы оживить память. Потом записи куда-то пропали, а мне всё некогда их было восстановить – и некогда, и, в общем-то, незачем…

Старик погладил свою тыквенную головушку.

– Ну а здесь, в России, в этой северной холодной стране, здесь-то ты проклюнулся с какой стати? – Петушок лукаво сощурился. – Снова вспомнил убиенного царя-батюшку и решил искупить вину?

– Хочешь честно?

Старик помедлил, затем ровным голосом произнёс:

– Я вернулся сюда за монокуляром.

– Как вернулся? Он же… его же…

Пришла очередь удивляться птице.

– То есть ты мне хочешь сказать, что его у нас тогда не похитили?

– Нет, дружок, монокуляр не похитили. Я его убрал в саквояж, перевёл на автономный режим, и трубочка до поры до времени должна была меня дожидаться в надёжном месте. Должна была, – повторил хозяин с едва заметной досадой в голосе, – вот только место за время моей долгой отлучки, видать, утратило свою былую надёжность, и трубочка подалась в бега.

– И ты молчал? – возмутилась птица. Гребешок её дрожал от обиды. – Спрятал трубку и не сказал об этом лучшему своему другу?

– Я не мог, – ответил старик Потапыч. – Ты бы стал меня отговаривать, и я поддался бы на твои уговоры.

– Но зачем? Скажи мне: зачем?

В петушиной голове не укладывалось: как так можно, пребывая в здравом уме, добровольно отказаться от трубки, их кормилицы и палочки-выручалочки?

– Понимаешь, это было нечестно, – попробовал объяснить хозяин. – Обладая таким преимуществом, как моя чудесная трубка, очень просто учить других: мол, живите честно и справедливо. Надо было с ними сравняться, сотню лет пожить, как они, испытать на собственной коже все удары и уколы судьбы… И потом, чем дольше я жил, тем сильнее убеждался на опыте – никакой монокуляр не поможет переделать человека и человечество, если люди не приложат усилие и не попробуют это сделать сами. Никакими на свете пряниками в царство справедливости не заманишь! Точно так же, как на чужих костях не построишь справедливое будущее…

– И когда ты убедился в обратном, нахлебавшись супа из топора, то вернулся сюда за трубкой.

– Нет, не так – не ради себя. Я подумал – а почему бы и нет? Ведь бывают же особые обстоятельства – например, осада или блокада. Когда чудо просто необходимо, чтобы человек выжил. Поэтому я за ней и вернулся…

Хозяин опустил голову. Потом резко её поднял.

– Слушай, цыпа, – старик Потапыч, подозрительно посмотрел на птицу, – скажи честно, как ты меня нашёл? Существует лишь один способ отыскать меня в подсолнечном мире – это мой чудесный монокуляр. Неужели ты его отыскал?

– Ну, вообще-то, – просиял петушок, – есть ещё и паспортные столы… Но ты, хозяин, угадал правильно. Да, мне помогла