Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

— А чем богатых эта одежда не устраивает?

— Я неправильно выразилась. Богатые могут позволить себе даже обноски, у них свои причуды. Но для тех, кто понимает, это, — она взяла двумя пальцами темно–синюю, неведомой ткани, похожей на шелк, кофточку с перламутровыми пуговичками, — уже устарело.

— А что не устарело?

— Сейчас у богатых в моде минимализм. Никаких лишних деталей. То есть, просто и лаконично. Это касается и дизайна, и украшений и одежды. Фактура ткани — самая дорогая, если, скажем, шерсть — то двухслойный кашемир, если кожа — тончайшая лайка. Никаких кричащих цветов: белое и как оттенок черного — серое. Причем обыватель даже не поймет, что ты действительно хорошо одета. Одежда не должна привлекать к себе внимания.

— Это чтоб не обворовали?

Варя фыркнула, как мышь ка крупу:

— Кто сейчас об этом думает? Просто это одежда для людей своего, определенного круга. Сейчас в моде не выпячивать свое богатство.

— Такой у них, значит, у богатых, пароль. А ты в минимализме? — Даша посмотрела на Варины серьги, похожие на запасные детали некого прибора для медицинских или астрономических нужд.

— Дура ты, — заметила Варя беззлобно. — При минимализме никаких украшений не носят. А эта юбка тебе великовата. Впрочем, мне она тоже была великовата. Нужно по талии ушить.

— Ладно, я буду это носить. Но ты мне расскажи про своих родителей. Подробно.

— Дались тебе мои родители! Ну ладно, отец — Виктор Игоревич Соткин… Мать — Марина Петровна… Еще бабушка есть, помешанная, но добрая.

Кое что удалось выжать. На прощание Даша попросила:

— Слушай, узнай у своей мамы — где ты родилась?

— Как где? В Москве.

— Это по метрике. Я по метрике тоже в Москве родилась, а на самом деле совсем в другом месте.

— Я, кстати, тоже родилась в Ярославле. Во всяком случае, существует такая семейная легенда. В чем там дело было, не помню. То ли мать просто поехала в гости к своей тетке, а ее там и прихватило, то ли она сознательно поехала туда рожать, потому что у тетки в роддоме были связи, могли в случае нужды и наркоз применить. А почему это тебя интересует?

Даша подробно рассказала про приезд американской тетки. Варя слушала внимательно, но должного впечатления рассказ на нее не произвел.

— Просто Кира Львовна за что‑то не любила твою мать. А теперь все что угодно можно сочинить. Ну хорошо, тебя родили не в Москве. Но это вовсе не означает, что мы потерявшиеся близняшки.

В следующий свой приход Варя потащила Дашу в парикмахерскую, чтобы сделать точно такую же стрижку каре, а заодно и покраситься в орехово–рыжий цвет. Даша не ожидала, что ее так изменит новая прическа.

— Как я в эдаком виде в институт пойду? Меня же не узнают.

— Познакомишься заново. Человек должен время от времени менять свой имидж. Людям свойственно его недооценивать. Они думают, что они хозяева своей внешности, а на самом деле именно имидж формирует личность.

— Это для меня слишком сложно.

— Привыкнешь. А когда привыкнешь, поймешь.

Встречи их были столь наполнены, что Даша про себя стала их называть "семинарами". И странно, раз от разу поведение Вари менялось. Нордический стиль присутствовал в полной красе, как обязательная печать в конце документа, но текст разнился. И не потому, что Варя демонстрировала разные углы и повороты своей натуры. Создавалось впечатление, что в очередную среду приходит новый человек.

Может быть, настроение гостьи менялось с погодой? Осень была слишком поспешной. Листопад длился всего неделю. И это была вовсе "не прекрасная пора, очей очарованье", когда кружится в голубом воздухе золотой лист, а на душе покой и умиление, а нечто чавкающее, мокрое, с напряженно дрожащими ветвями и выгнутыми от ветра зонтами. Это "Тафт–три погоды" ликует от такого безобразия, а красивая молодая женщина может впасть в депрессию. А в ноябре как‑то сразу началась зима.

Даша не знала, какой след на Вариной судьбе прочертила роковая дата — 17 августа. Это уже потом все стали говорить — "кризис, кризис", и цифрой его обозначили, а вначале никто и не понял, что это такое. Если десять лет людям твердить, что они валятся в бездну, то слова про кризис они воспримут как очередное словоблудие. Да и что может осмыслить человек в момент падения?

Про свои рабочие дела Варя никогда не рассказывала, только иногда морщилась — ну их к черту, а про их совместную предпринимательскую деятельность и планы на будущее словно забыла, но продолжала "готовить подставу", торила дорожку в Дашину душу, а ей открывала свою. Но делала она это уже не по надобности, а по естественному желанию познакомиться поближе.

Однажды Варя устроила настоящий экзамен, стала спрашивать — какие у нее любимые писатели, художники? Она оказалась образованным человеком, и между делом с удовольствием сообщила Даше, что передвижников не переносит, к французам–живописцам относится так себе, любит Босха, боготворит Брейгеля… ну и итальянцев, конечно. Дашу увлек разговор, она обожала говорить про литературу. Но Варя не дала ей сесть на своего конька. При чем здесь Гоголь? Он устарел. И оставь в покое Лескова с Тургеневым! Сама Варя любила в литературе тех, кого следует любить современному человек. Из иностранных назвала Борхеса, Маркеса, Бальзака, Набокова и, как ни странно, Дефо.

— Ну уж он‑то не из этого списка. За что ты его любишь?

Ответ Вари удивил:

— В запасе у каждого человека должен быть необитаемый остров, на котором можно спрятаться от бурь житейских.

А потом Варя сообщила вещь удивительную. Все‑таки она очень странный человек — иметь такую информацию и не выплеснуть ее сразу, а затеять дурацкую игру в писателей. И только когда времени осталось под завязку, уходить пора, Варя удосужилась обнародовать свои новости. Даша прямо дар речи потеряла.

Оказывается, и это доказано наукой, генетический материал так устроен, что время от времени у природы должны появляться одинаковые результаты, то есть копии. Как‑то там компоненты между собой взаимодействуют… это Даша не очень поняла, процесс очень сложный! Раньше, когда людей на планете было мало, у природы не было возможности создавать копии, недоставало генетического материала. Но при нынешнем народонаселении у каждого жителя земного шара должно быть семь, или около того, двойников.

— Ну и как? Ты по–прежнему считаешь, что