Михаил Арцыбашев - У последней черты
Чиж сидел в уголке и тоже мучительно приглядывался ко всем: он не знал, известна ли им его история с Трегуловым, боялся намеков и все время был настороже, как затравленный. Почему-то ему казалось, что именно Арбузов непременно заговорит об этом и заговорит в самой издевательской, оскорбительной форме. Поэтому он все время порывался уйти, но решительно не мог: воспоминание о своей маленькой комнате с голыми стенами и тусклой свечой, с мучительными одинокими думами и тоской вызывало в нем чувство, близкое к ужасу.
Тренев пил и кричал больше всех. Он чувствовал себя превосходно: дома было тихо, жена сама послала его развлечься, и Тренев с нежностью думал, что она встретит его ласково и радостно. Поэтому он был влюблен в нее снова, и ему страстно хотелось кому-нибудь рассказать, как он любит свою жену и какая она прелестная женщина.
Он все время приставал к Краузе.
Длинный корнет пил мало, был бел, как картонный, и окончательно молчалив. Косые брови особенно резко шевелились на его мефистофельском лице. Видно было, что им владеет какая-то напряженная мысль.
— Краузе, пейте! — кричал Тренев, наливая. Вы — славный товарищ, хотя и большой руки чудак!.. Вы не обижайтесь, ей-Богу, чудак!.. Но я вас очень люблю, право!.. Что вы все такой задумчивый? Выпьем лучше!.. Ну, что там думать… всего не передумаешь!.. И не слушайте вы этого…
Он ткнул пальцем в Наумова.
— Он все врет, ей-Богу!.. Ведь ты все врешь, батенька, а? — с пьяным дружелюбием на «ты» обратился он к мрачному инженеру.
Наумов холодно и криво усмехнулся, но ничего не сказал.
Тренев повернулся к Михайлову и с таинственным видом, но так громко, что все слышали, сказал:
— Умный человек, ей-Богу!.. Но все врет!.. Это он просто со злости: ему, бедняге, должно быть, самому в жизни не повезло, вот он и кричит, что жизнь надо уничтожить!.. А я не хочу!.. Зачем?.. Жизнь славная штука!..
Тренев в решительном восторге размахнул руками.
— Но многое и верно, ей-Богу!.. Он все-таки молодец, и я его очень люблю… Наумов, я о вас говорю… а?
Наумов уже совершенно зло улыбнулся, но опять промолчал.
— Кто врет?.. Сам ты врешь! — вдруг привязался Арбузов, через стол расслышав конец фразы. — Все верно!.. Дрянь жизнь, и больше ничего! По-моему, тут и философии никакой не надо и идей не надо, а просто сама по себе дрянь!.. Ну ее к черту!.. Ты как думаешь, Сережа?
Михайлов блестящими глазами посмотрел на него, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Его прекрасное лицо было весело и ласково, как у ребенка. Ему все нравилось, и все казалось удивительно интересным.
— Нет, врешь сам! — стучал кулаком по столу Тренев. — В жизни все-таки много хорошего!
— Ну?.. Что? иронически спросил Арбузов. — Как что?.. Да много… Ну, женщины, любовь, товарищи, природа… Мало ли!
— Тю! — крикнул Арбузов мрачно и зло. — Счастливая любовь пошлость, а несчастная — страдание!.. Вот!.. Запиши!.. А товарищи… где ты их видел, ротмистр?.. Все друзья-приятели до черного лишь дня!.. Пить вместе — можно, а что у кого на душе делается, черт его знает!.. И никогда не узнаешь!.. А коли не узнаешь, так какое же тут товарищество?.. Ты думаешь, он тебе друг, а он, может, жизнь твою разбить собирается… Ты, Сережка, как думаешь? — спросил он вдруг таким зловещим, почти грозным голосом, что Михайлов оглянулся.
Но Арбузов уже не смотрел на него и, глядя почему-то на одного Рыскова, очень этим польщенного, продолжал:
— Раз кто на месте стоит, уж туда не станешь, не столкнув… так что уж тут!.. Товарищи! Друзья!.. Ты знаешь, что я о тебе думаю?.. Ну, вот, что Краузе думает, знаешь?.. Нет. У, немчура длинная!.. Маска, а не лицо… от одного носа жуть возьмет!.. А… любовь, говоришь?. Э, брат!..
Арбузов махнул рукой и заорал:
— Вот водка это — дело!.. Не вино и не водку, я кровь мою пью, ею горе мое заливаю!.. Плюнь!.. От хорошей жизни не запьешь, голову дурманом от счастья не заливают!.. Человек первый раз тогда и напился, когда невтерпеж стало!..
Тренев яростно отмахивался от него.
— Нет, ты там что ни говори… — хотя в эту минуту ему ровно ничего хорошего в голову не приходило, а было, напротив, очень скверно, одиноко и тяжело. Он поймал вилкой на тарелке какой-то скользкий грибок, положил в рот и поморщился.
— Правду я говорю? — не унимался пьяный Тренев, не довольствуясь молчаливым согласием.
— Конечно, правду… подтвердил маленький студент.
Арбузов злобно захохотал.
— Если кто и виноват, так люди сами… продолжал Тренев.
— Какие люди? — подхватил Арбузов, прищуриваясь. — Те, которые бьют, или те, которых бьют?.. Как вы на этот счет, Кирилл Дмитриевич?
Чиж почувствовал, что вся кровь бросилась ему в лицо. Он растерялся и жалобно оглянулся кругом.
— Глупо! — сказал он.
— Что-о? — зловеще переспросил Арбузов и привстал. Его черные воспаленные глаза загорелись бешеным огнем. Он точно обрадовался предлогу сорваться с цепи.
Чиж искоса взглянул на него и позеленел.
— Вы слишком мною себе позволяете… — вставая, пробормотал он каким-то жидким цыплячьим голосом.
— Много?.. Ах, ты… — крикнул Арбузов, но Михайлов схватил его за руку.
— Захар, ну что ты! — крикнул он.
— Оставь! — бешено рванулся Арбузов. — Не твое дело!
— Перестань… или я уйду!.. Как тебе не стыдно? — продолжал Михайлов.
Арбузов быстро повернулся к нему и с минуту неподвижно смотрел прямо в глаза.
— Ну, садись, пей!
Арбузов молчал и не спускал с него неподвижных глаз. Михайлов вдруг тоже замолчал и тоже пристально стал смотреть в глаза Арбузову, не выпуская его руки. Рука эта дрожала все сильнее, но не вырывалась. И почему-то Михайлов почувствовал, что если выпустить руку, Арбузов ударит его. Он побледнел, но еще крепче перехватил руку.
Вдруг рука перестала дрожать и бессильно обмякла в пальцах Михайлова. Арбузов машинально освободил ее и не глядя сказал:
— Другой раз не делай… не люблю…
И заорал на весь клуб:
— Ну, пей, ребята!.. Что там!.. Кирилл Дмитриевич, выпьем… Я так… я пьян!.. Ну!.. Руку!
Чиж не подал руки, но его обступили, начали уговаривать. Арбузов сам подошел к нему, добродушно улыбаясь:
— Да полно… Ну, что там!.. Помиримся!
— Оставьте, Кирилл Дмитриевич, стоит внимание обращать!.. Ведь он же пьян! — говорил над ухом Чижа огорченный Тренев.
Чиж со страшным усилием подал руку, не подымая глаз.
— Ну, вот и ладно! — сказал Арбузов, крепко тряхнул руку Чижа и сейчас же забыл его. Некоторое время он молчал и пил как-то странно, внутрь себя глядя.
Тренев уселся возле Чижа и, дружелюбно обняв его за плечи, говорил:
— Вы напрасно придаете этому такое значение… Мало ли на кого может бешеная собака броситься…
Арбузов вдруг захохотал.
— Это я — бешеная собака?.. Браво, ротмистр!.. Верно!.. Кланяйся своей жене, ротмистр!..
Тренев оглянулся на него и добродушно сказал, повернувшись к Чижу:
— Ну, вот… видите, какой он?.. Ко всем лезет!.. Но я его очень люблю!..
— А я тебя, ротмистр, терпеть не могу! — подхватил Арбузов.
Его словно дергало. Видимо, он искал ссоры.
— Ну, вот, — так же миролюбиво и опять-таки конфиденциально, одному Чижу, сказал Тренев, — я говорил?.. И ничего ему от меня не надо… дурак!..
Арбузов почесал затылок с самым мирным видом.
— Ну, пусть… Не всем таким умным быть, как ты!.. И вдруг всколыхнулся весь.
— А знаете, господа, что с нами будущий знаменитый писатель сидит!.. Вот уж где ума палата!
Рысков обомлел. Арбузов смотрел прямо на него и злобно усмехался.
Казначейский чиновник сразу же из желтого сделался красным, поперхнулся куском и пробормотал:
— Захар Максимыч, вы обещали никому…
Арбузов сделал удивленное лицо.
— А ты почем знаешь, что я о тебе?.. Может, это я — знаменитый писатель?.. А, так это — ты?.. А я и не знал!.. Ну, если сам выскочил, так, значит, — ты… Господа, имею честь представить вам будущего Толстого!.. Вы не смотрите, что он только казначейский чиновник и мордой не вышел!
Рысков заметался, как заяц.
— Нет, я не потому, что я… я, напротив… что это вы?
Арбузов его не слушал.
— Хотите, господа, прочту последнее произведение знаменитого нашего писателя? А?
— Это любопытно! — отозвался толстый поручик Иванов, которому с самого начала вечера было весьма неприятно присутствие какого-то казначейского чиновника.
— Читайте, читайте, Захар Максимыч! — крикнул хорошенький мальчик-корнет.
Арбузов немедленно важно полез в карман и вытащил тоненькую синюю тетрадку, которую сейчас же узнал Чиж.
— Вот… Слушайте, господа!.. «Любовь», рассказ Александра Рыскова…
— Захар Максимыч, пожалуйста… как же такое… я прошу!.. Зачем же издеваться?..
— Я не издеваюсь, я слух хочу усладить!
