Сестрины колокола - Ларс Миттинг
Подруга Астрид забеременела в пятнадцать лет и отправилась к старухе, чтобы избавиться от ребенка, пока не поздно. Но Фрамстадская Бабка наотрез отказалась – слишком опасно: придется рожать, занести ребенка в церковную книгу вместе с другими незаконнорожденными и всю оставшуюся жизнь замаливать грех. В день своего шестнадцатилетия девушка родила сына, которому теперь было четыре года. Замуж она так и не вышла, а Фрамстадская Бабка никому не проболталась, кто его отец. Когда повитуха принимала роды, какими бы затяжными они ни оказались, все проходило без ругани и суматохи. Стоило ей показаться на хуторе, и все с облегчением переводили дух. Ей удавалось спасать даже тех женщин, у которых ребенок шел поперек. Как она это делала, никто не знал, потому что в самые трудные моменты она всегда требовала оставить их с роженицей наедине, и чаще всего через час-два слышался крик, дверь открывалась – и за дверью ждала бледная и вспотевшая мать с младенцем у груди. Но, бывало, крик так и не раздавался, тогда повитуха молча уходила с хутора с отяжелевшей акушерской сумкой, и никто не отваживался лезть к ней с расспросами. Оставалось только свыкнуться с этой тишиной.
* * *
Теперь же Фрамстадская Бабка подошла к прялке и принялась прясть, раскачиваясь всей верхней половиной тела.
– Слыхала я, будто можно узнать, мальчик это или девочка, – сказала Астрид.
– Мы и побольше могём узнать.
Старуха подошла к Астрид и взяла ее ладони в свои натруженные руки. Астрид отпрянула – для нее было неожиданно, что повитуха вдруг оказалась совсем рядом с ней. Астрид закачало, ей послышались какие-то позвякивания, что-то из другой жизни, что-то пробивающееся сюда сквозь поколения и теперь оказавшееся вместе с ними в этом домике.
– Сумлеваешься, бедная. Думаешь, чего делать.
– Чай, все девушки сумлеваются. Которые к тебе приходят.
Не выпуская ладоней Астрид из своих рук, повитуха начала напевать. Она славилась знанием всяческих заговоров и ритуалов, которые следовало соблюдать и до, и после рождения. Бабка требовала, чтобы, как только младенец появится на свет и его уложат в деревянное корытце, где он будет спать первое время после рождения, в головной конец корытца положили Псалтырь. Одевать младенца нужно было, начиная с правой ручки, иначе вырастет левшой. Старуха следила за тем, чтобы в воду для купания младенцев бросали уголья, и требовала, чтобы выплескивали ее не раньше следующего дня, когда солнце стоит высоко. Иначе детский запах учует подземный народец и захочет забрать ребенка себе. Особенно важно было соблюдать эти правила теперь, когда село осталось без церкви. Приходилось до самых крестин оберегать новорожденных по старинке. Рядом с девочкой клали ножницы, рядом с мальчиком – нож. Только окрестив ребенка, можно убрать Псалтырь и инструменты, а воду после мытья выплескивать сразу.
– Я слежу, чего в селе-то происходит, – сказала старуха. – Это немец, да? Или пастор?
Астрид, не ответив, убрала руки. Старая усадила ее на табурет и принялась утешать.
– Я просто за советом пришла, – сказала Астрид.
– Совет-то я дам. Но вот здесь страшно тебе, – сказала повитуха, ткнув рукой слева, где сердце, – чего выйдет. Два там ребеночка или один.
– Как ты это видишь? – спросила Астрид.
– А потому что я знаю: у Хекне в роду бывают двойни. Тебе, может, и не сказывали, а твоя прабабка рожала двойняшек.
– Она? – сказала Астрид. – Нет. Не может быть. Никто не говорил мне.
– Потому что брат твоего деда умер, а после она уж не рожала. В роду Хекне об этом никому не сказывали, но я-то знаю, каково пришлось твоему деду. Он все кручинился, что из евонного брата мог лучше крестьянин получиться.
Астрид решилась.
– Мне, главное, узнать, как быть, чтобы не навредить, – сказала Астрид. – Чтоб ты сказала, в каком месяце ребеночек родится. И один или два.
– Будет ли их двое, никто не знает, пока первый не появится на свет. А уж после иногда бывает, что и еще один появляется.
Астрид сглотнула.
– Страшно, – сказала Фрамстадская Бабка.
– Дa, – призналась Астрид. – Никогда мне не было так страшно. А я ведь не из пужливых.
Повитуха спросила, чего же Астрид боится больше всего, а услышав ответ, вздрогнула.
– Можно это как-нибудь? – произнесла Астрид.
– Чего можно – ребеночка вытащить?
– Нет. Можно ли узнать, здоровенькими ли они народятся.
Фрамстадская Бабка снова приложила ладонь к ее животу и начала приговаривать. Потом, вроде как придя к решению, сказала:
– Есть старинный способ узнать. Но ты должна в него верить.
– А это опасно?
Старуха покачала головой:
– Не. Само по себе нет. Но ты ж думать всякое начнешь, вот это и опасно.
– Так что за способ?
– Поперечину нужно оседлать, вот какой способ.
Астрид сказала, что не понимает.
Старуха кивнула в сторону угла, где стоял старинный ткацкий станок. Но это для Астрид ясности не принесло. Фрамстадская Бабка показала на длинную планку, пропущенную сквозь нити основы. Станок был старый-престарый, дерево ссохлось так, что на поверхности продольными неровными выступами обозначились узоры годовых колец. Древесина насквозь пропиталась потом, как веревка у колокола.
Старуха дала ей в руки конец нити. Астрид больше ни о чем не спрашивала, подсела к станку и принялась продевать нить. Нитка была одноцветная, зеленая. Астрид закрепила ее, добавила красную и принялась ткать узор, не задумываясь особо. Ничего не говоря, старуха ушла из бревенчатого домика наружу, в ночную тьму, оставив Астрид одну. Позвякивания, которые послышались ей раньше, все еще отзывались в ушах. Астрид ткала и ткала, не зная, сколько она должна так сидеть и чего вообще от нее ожидают.
Потом старуха вернулась, и Астрид прекратила работу.
– А теперь встань и достань из-за пояса юбки нож.
Астрид вскинула на старуху глаза. Нож был спрятан у нее под шалью, его не было видно.
– Теперь перережь нити основы, – велела повитуха.
– Так ведь я же все испорчу.
– Так надо, – сказала старуха, и Астрид сделала как велено – перерезала нити, и ткань опала. Фрамстадская Бабка вытащила поперечину, вывела Астрид на середину комнаты и просунула поперечину между ног Астрид, как палочку игрушечной лошадки. – Вот так. А теперь скачи на ней. Повыше ее подними
