Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
Входит в аудиторию, греет озябшие пальцы о картонный стаканчик с кофе, только что купленный в кафетерии. Слушает лекцию о зооморфных божествах, тотемизме, представлениях древних о легком преодолении границ биологического вида посредством магических пассов (небольшой экскурс – Кастанеда). Она поднимает руку и, когда профессор вопросительно-ободряюще кивает, просит дать ей указания на литературу, в которой она могла бы найти практические рекомендации по превращению в птицу.
– О, это слишком специфическая тема, мне самому нужно заглянуть в библиографию… знаете что, пришлите мне мейл, и я вам перешлю ссылки. А лучше – зайдите ко мне в часы приема, сегодня с трех до половины пятого, мы можем вместе посмотреть и все обсудить.
После занятия она едет в университетскую клинику. Поднимается в нужную палату и, бросив в лифте взгляд на свое отражение с прямыми черными волосами, в последний раз за сегодня мысленно благодарит Бога: человек, в которого она влюблена, будет жить, и ходить, и думать, и любить. После падения из балконной двери. Проходит мимо невероятно белокурой кудрявой медсестры. Он лежит на специальной кровати, в гипсе обе ноги и одна рука. Ну да, прежде чем он будет ходить, какое-то время он будет ездить в кресле, а потом – какое-то время на костылях, но позже обязательно будет ходить как все, эта история не оставит никаких следов. Врач сказал. Еще врач решил заодно исправить ему кое-какие врожденные или в детстве приобретенные неполадки с позвоночником и с правой лопаткой. Так что он будет ходить еще лучше, чем раньше.
Она подбегает, становится на колени возле его кровати и прижимается щекой к его щеке. Я люблю тебя. Прости меня.
Он грустно улыбается. Она приходит к нему каждый день. Он не упрекнул ее ни разу. Она больше не может оставаться в этом неудобном положении, щека к щеке. И она целует его, задыхаясь от жадности, и еще. Он отвечает ей. Здоровая рука проскальзывает ей под футболку, она тихо стонет. Рука уже не под футболкой, а забирается ей в джинсы. Она не кричит, а шепчет ему в ухо:
– Я хочу тебя.
– И я хочу тебя, – отвечает он ей обычным голосом.
Кряхтит сосед по палате, худой старичок, у которого плохо срастаются кости.
* * *
К четырем она приходит в бюро к профессору. Он распечатывает ей список литературы и даже показывает несколько книг, которые нашлись у него. Неожиданно для себя она поворачивается к профессору и целует его. Она еще не пришла в себя после больницы. Профессор сначала отвечает, но потом отстраняется.
– Поймите меня правильно. Вам очень идет новая прическа, но я человек семейный, я люблю жену и детей.
– Извините, я нечаянно, – говорит она удрученно и торопится уйти.
Забывает велосипед, идет домой пешком. Птицы прозрачно поют в майском свете. Башни тянут кружевные рукавчики к облакам. У нее на душе так тяжело, что шаги становятся короткими, семенит, горбится, до того, что превращается в крысу и убегает в водосточную канаву.
Жизнь крысы чем-то напоминает жизнь вороны, но печальнее, потому что проходит не среди башен и крон, а в канализационных подземельях города. Все ненавидят ее, все от нее бегут. Она не умеет охотиться, поэтому питается отходами. Дежурит возле «Макдональдса». Одно преимущество – она быстра, и никто не успевает придавить ей хвост. Ее нос становится иным – маленьким, умным. Его привлекают совсем другие запахи: сырого мяса, гнильцы, а запах любимых духов кажется отвратительным, рвотным, как и запахи всей косметики и парфюмерии, даже крема для рук. Раньше глупый нос не слышал всех подстрочий и пометок в запахах, не слышал канцерогенных знаков, спрятанных в косметических ароматах. Другая крыса учит ее читать, по крайней мере узнавать слово «яд», но потом уходит и не интересуется ее местоположением, дружба не складывается.
Пользуясь своим положением, она изучает подземелья храмов, музеев и библиотек. Ей открываются тайные сокровища (золотые цепи, бриллиантовые кресты, жемчужные облачения епископов – древних хозяев города), сокрытые в запасниках гениальные полотна и запрещенные манускрипты, в которых подробно описываются механизмы оборотничества. Она ищет пути к человеческому, жадно бросается на манускрипты, но у нее не получается читать, узнает только слово «яд» красными буквами, возможно еще несколько слов, но никак не готический шрифт, и она их грызет, манускрипты. Поет сигнализация. Спасается.
Картины старых мастеров и шедевры ювелиров заставляют ее острее ощутить собственное уродство, и на усиках часто виснут слезы.
Приходит в себя в июле, обходит урну, за которой пережидала, и садится на лавочку. И почти сразу же видит его. Он идет: рукой в гипсе опираясь на костыль, а свободной рукой – на плечо прелестной девушки: у девушки белокурые кудрявые волосы – ну просто одуванчик, птенчик, фея.
Сидя на лавочке, она наматывает собственную прядь на палец – у самой теперь волосы темно-серые, но такие же блестящие, как раньше.
Позже долго лежит на рельсах, не слишком далеко от вокзала, в ожидании скоростного поезда. Слушает, как мелкие пичуги щебечут в проводах, но не может их рассмотреть. От динамиков на перронах доносится приглушенно: «Дамы и господа, интерсити-экспресс номер тридцать один, направление Гамбург (Альтона), задерживается на сорок семь минут по техническим причинам. Мы приносим извинения за неудобства». Вздыхает, встает, собирает вещи (шарфик, рюкзак) и идет домой.
* * *
Немецкая овчарка, большая, лохматая. Пес. Мастью почти серый, глаза глубокие, зрачки мерцающие. Ошейник. На ошейнике бирка – адрес и телефон.
Пес медленно идет по направлению к входу в собор святого Павла, мимо блаженно улыбающейся группки монашек, и останавливается у портала. Его взгляд задумчив. Выходящая из собора пожилая дама машет на него сумочкой, он отходит торопливо, но не испуганно. Когда пес спешит, заметно, что он прихрамывает. Он отвлекается от собора и начинает обнюхивать брусчатку. Время от времени сердито фыркает – истории, которые рассказывают следы, банальны до отвращения – обманы, мелкие подлости, вежливость, равнодушие. Оранжевое августовское солнце светит на шерсть, приятно греет спину.
Шесть пополудни. Глаза собора обращаются из башен вниз, и языки колоколов затягивают свою песню. Там, где нет теней, брусчатка кажется желтой. Но теней много – от башен, от деревьев, от крытой остановки автобуса, от урны.
Пес принюхивается в тени, он знает, что за запах ищет. Хозяина поблизости не видно, но потерянным он не выглядит.
Она идет домой, в руках бумажные пакеты с едой. Она пугается, увидев эту большую собаку. Пес почти по пояс ей. Она ускоряет шаг, но пес стоит на пути, он поднимает к ней морду и приоткрывает пасть. Она обходит. Уходит. Бежит. Пес, легко прихрамывая, – за ней.
