Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
Мужчина и женщина на кровати теряют покой, ищут, шаря руками, наталкиваются друг на друга, прижимаются друг к другу, но, из-за того, что без плотского желания, только мешают, неприятно попадают пальцами друг другу в глаза, в ребра и начинают подозревать, что только мешали друг другу в этой жизни, с тех пор как познакомились в солнечный день, который давно кончился, еще весной, и не повторится, и ничего не остается, как расстаться.
Но стены дрожат от колокольного звона, и страшно в одиночку. Через четверть часа возвращается глухая тишина дождя, сквозь которую пробиваются голоса прохожих снизу.
Молодая женщина встает и подходит к окну.
* * *
Превратиться в ворону проще всего. Когда она взбирается на подоконник и приподнимается на коленях, испуганный прохожий внизу шарахается в сторону и, спрятав лицо под большим черным зонтом, торопится уйти. Она садится на корточки.
Главное – прижать ноги как можно плотнее к животу. Потом раскрыть руки – и воздух ощущается плотным под ними, и ворона взмывает с подоконника, кричит отрывисто, кое-кто из своих откликается – ее принимают. Она летит через низкое небо, не замечая дождя, быстро оставляет позади дом с гулкой квартирой, где молодой человек, еще сонный, закрывает окно. Приземляется на верхушку облетевшего клена, но тут же поднимается снова, летит выше, опускается на крышу собора. Здесь она может глубоко вдохнуть туманящийся, клубящийся воздух, не желавший попадать в человеческие легкие в душной комнате, и выдохнуть. Наконец можно надышаться.
Свобода.
Другая ворона подлетает – спускается к ней с башни, кратко спрашивает. Она отвечает. Другая ворона говорит. «Бытие, небытие, птица, голод». Ей все понятно – что же тут не понять. Свобода и есть голод, вечный голод. Голод и есть смерть. Смерть и есть свобода. Вторая ворона расправляет крылья, улетает – заметила пакет из-под гамбургера на брусчатке, надеется на остатки.
Она смотрит сверху, наклонив голову так, чтобы правый глаз видел площадь. Бродят маленькие люди с сумками и рюкзаками, проезжают на велосипедиках. Монахиня застыла в растерянности. Свобода и есть смерть, но здесь – иначе. Здесь, в соборе – Бог, и все иначе. Облака разрываются, и прямо на нее сквозь дождь светит солнечный луч. Ворона в блаженстве прикрывает веки – снизу вверх. Она остается жить так, в перьях.
Вьет гнездо, но не может найти партнера. Все сходятся в семьи, а она – одиночка. Так уже было среди людей, но там ей удалось найти спутника. Она делает попытки стать человеком, но это не так просто, вытянуть прижатые к животу ноги не так просто.
Она долго откашливается после удачной попытки стать человеком – перья еще щекочут горло. На дворе снова весна. Теперь ей ходить с черными прямыми волосами, как вороново крыло, а все будут думать – это краска.
Она на мостике через канал, перегибается, смотрит в воду – черная челка щекочет веки. Она одета: черные джинсы, черная куртка. На дне канала лежат погибшие велосипеды, их скелеты – колеса, рули – исчезают, когда весеннее солнце прячется за тучи и вода становится зеркальным отражением неба, и снова появляются, когда солнце появляется и разгребает лучами муть старой влаги. Переходит по мосту на другую сторону. Облизывает по-весеннему сухие губы, они непривычно мягки. Шаги еще неуверенны и мир в таком виде еще непривычен, поэтому случайно забредает на вокзал, в холл с табло, и глубоко дышит, чтобы снова попасть душой в свое тело в этом обилии людей – все разговаривают одновременно, она слышит, воспринимает и понимает всех одновременно, в этом и беда.
Но тут она узнает человека, в которого влюблена, он идет на перрон, она спешит за ним, челка вздрагивает над глазами.
– Постой! Не уезжай без меня, пожалуйста!
Он оборачивается. Удивлен, обрадован.
Он прижимает к себе ее влажную куртку. Потом – ниже, прижимает к себе ее джинсы. Она думает: «А где же я?»
И они идут – то обнявшись, то, как дети, держась за руки. Идут домой.
* * *
Они танцуют в ласкающей темноте, босиком на деревянном полу, оба в одних джинсах. Тела их вытягиваются напротив поблескивающего окна, стекло повторяет их хореографию. Итальянские воспоминания Чайковского из CD-плеера, поддержка – он поднимает ее над головой, она растягивается в пространстве, лежа на воздухе. В квартире достаточно места и совсем мало мебели, хозяин, у которого сняли, так и сказал: «Можно танцевать». Здесь давно не было ремонта. В углу свалены старые журналы о литературе и искусстве.
Потом, уменьшив громкость, она пытается научить его летать. Не так, как птицы, немного иначе.
– Смотри, – шепчет она в тишине. – Ты разбегаешься, и… главное – оторвать ноги от пола, потом легко.
Он тренируется. Только в апреле можно научиться полетам, у них мало времени.
– Бежишь, вдох – и…
Ничего не получается. Она показывает, у нее тоже не получается взлететь, но ее это не сбивает, и она говорит:
– Я помогу тебе.
– Может, достаточно этой игры? – откликается он немного нервно.
Но она не слушает. Она возится с окном, на самом деле в этой комнате не окно, а стеклянная дверь – когда-то был ажурный балкончик, но его убрали, а балконную дверь забили и превратили в неоткрывающееся окно. У нее получается распахнуть балконную дверь, и в комнату сыплются комки грязи и бумаги, пыль, все летит по полу. Следом вкатывается весенний город: огни в сумерках, тени церквей, звон первых листьев, стук каблуков и свежий воздух. Она немного растеряна. Она отходит и делает громче музыку, которую совсем заглушили городские шумы.
– Вот теперь у тебя точно получится, – говорит она. – Это просто: разбегаешься и отрываешься от пола.
Он больше не возражает. Он отходит в наиболее отдаленную от балконной двери точку комнаты, бросает взгляд на город и начинает разбег.
* * *
Майское утро, трава влажна, как поцелуи. На футболку она накручивает льняной шарф. Во дворе ее встречает велосипед. Она едет по пустой дороге, наушники в ушах, шарф догоняет, какая свобода, какая свобода, как жаль, что она уже побывала и больше никогда не будет птицей. Отпускает руль, опрокидывает лицо к небу. Там солнце и Бог. Она говорит Богу: «Спасибо!» Проезжает мимо букинистической лавочки, видит церковь и на всякий случай повторяет свое «спасибо». И так возле каждой церкви и возле собора, будто в каждой живет свой отдельный бог и каждого надо поблагодарить.
Она подъезжает к замку, в котором расположен университет. Она недавно вспомнила, что записана на одну интересную специальность, что-то вроде «гуманитарная историчность религиозного естествознания», что-то подобное, она сама точно не помнит, но начала посещать лекции и семинары – как раз начался летний
