Свет очага - Тахави Ахтанов
Я сидела у самого порога, один из полицаев, выходя наружу, споткнулся о мои ноги и пнул их размашисто.
— Путаешься тут, стерва… Иди в сени!
Шагнув следом за мной, он ткнул в темный угол сеней:
— Сиди тут и гляди не шебуршись.
Через минуту он вернулся и, стуча сапогами, прошел мимо меня. Из щели кое-как прикрытой двери несло чадом, кислым перегаром и, покрывая галдеж, рокотал бас Усачева. Теперь ему было мало «уважения», и он плаксиво жаловался, что его «никто не любит». И тут меня точно вихрем подхватило, я легко, не замечая тяжести своего тела, выбежала на улицу.
Яркий всплеск пламени ослепил меня, я испуганно прижалась спиной к стене. Горели деревенские дома. Я постояла, не решаясь оторваться от стены. Что же это я стою? Быстрее!..
Медленно, точно во сне, добежала я до сарая. На ощупь открыла двери, кто-то зашевелился внутри. Ох, господи, это же Зойка, корова тети Дуни! Она, тяжело вздохнув, тихо замычала. Я стала гладить ей морду и шею. Она изнывала от накопившегося в вымени молока — в этой деревне не осталось рук, которые бы подоили ее. Чем больше гладила я, тем сильнее мучилось животное и толкало меня мордой в бок. Когда же ее доили в последний раз? Утром тетя Дуня… Неужели сегодня утром. Мне казалось, с тех пор прошла целая вечность, а выходит, этот страшный день все еще не окончился, нескончаемо длится, тянет и тянет жилы. Прошлую ночь провела в этом сарае и вот, пройдя сквозь ад, возвратилась опять сюда. Ощупью отыскала свою нору в сене, влезла в нее и упала бессильно. Но тотчас шевельнулось: «Если начнут искать, то здесь им найти меня проще всего, или подожгут сарай», но сон, навалившийся на меня, заглушил предостерегающий этот голос и неудержимо повлек в какую-то бездну.
Я спала, меня не было… Спала? Или лежала мертво, с открытыми, ничего не видящими глазами. Поясницу разламывало, и все сильнее, все ближе боль, мрак то светлеет, то сгущается, и я уже не могу припомнить, где я лежу и зачем. Какая-то сила раскачивает меня, и кто-то стонет изнеможенно… Это мой стон, это я шуршу сеном. «Раньше так — никогда не болело… неужто началось?» — жгла меня тревожная мысль. Началось — и где? В сарае, возле коровы, в горящей, безлюдной деревне под боком у полицаев, по-черному глушащих самогон! О создатель, повремени же немножечко. Дай же мне спокойствия, дай спокойствия. Помоги, спаси, помилуй!..
Я мучилась так сильно, что до меня запоздало донесся шум какого-то переполоха, стрельба. Я ничего не понимала, чувствовала только, что на дворе какая-то перемена. Вдруг раздались крики: «Партизаны! Партизаны налетели!»
— Сволочи, нажрались как свиньи. А теперь расхлебывайте! — зло прокричал чей-то хриплый голос. Он мне показался знакомым.
— Где сани? Мать вашу… Гоните сани!
— На запад дорога свободна. Надо тикать у Ерши! — распоряжался поспешно кто-то.
— Быстро запрягайте сани. Какая скотина распрягла коня?
— Станут партизаны ждать, пока ты сани заложишь.
— Ну, гони! Нехай догонят, собаки!..
Слышится топот, хруст снега и шумное дыхание бегущих. — Стреляли уже совсем близко. Поясницу ломило по-прежнему, боль все усиливалась. Приступы ее шли волнами, и когда отпускало, я урывками улавливала то, что творилось снаружи. Но опасности мне казались далекими и какими-то несущественными. Все мои силы уходили на сопротивление страшной, терзающей мое тело боли, и я не услышала людей, приблизившихся к сараю.
— Слышь? В сарае кто-то есть.
— Тсс! Осторожно…
— Наверное, раненый… Слышь, стонет, — доносятся до меня голоса, но я как бы не понимаю их, звуковая оболочка только доносится до меня — бу, бу, бу. Топчется и мычит корова.
— Тихо!.. В сене вроде кто-то стонет.
— Как будто женский голос, а?
— Эй, кто тут есть? А ну — выходи!
«Кто тут?» Этот вопрос повторялся то и дело. Один раз, придя в себя, я собралась было откликнуться, но вместо слов опять вырвался громкий стон.
— Вот здесь, вот. Здесь.
Чьи-то руки нашарили в темноте мое плечо, я раскрыла глаза и увидела темнеющую фигуру.
— Видать, тяжелораненый. Подойти к ногам, слышь, Васька?
Они неуклюже вытащили меня из норы, я завопила от нестерпимой боли.
— Осторожно, Вася, осторожно. Легче, легче.
— Потерпите, потерпите малость. Сейчас врач окажет помощь. — Пока выносили наружу, во мне все чуть не оборвалось. Они растерялись. Откуда-то накатил гул голосов, скрипнули по снегу шаги.
— Эй, подгоняй сани. Здесь тяжелораненый.
— Где Сергей Сергеевич? Здесь раненый. Сюда его скорей!
Меня положили боком на снег. Боль в пояснице не давала мне встать, и я лишь приподняла голову. Высокий партизан бегом подогнал ко мне лошадь с санями: «Тбрр!» Он остановил коня этим чисто казахским звуком, продрожавшим в сжатых губах и никакими буквами непередаваемый.
— Дабай, пагружай быстро.
И русский язык его в точь, как у меня, и голос, чистый и жестковатый, где-то я уже слышала. Господи, где же я его слышала?.. Ох, как скрутило проклятый живот! Кто это ощупывает мое тело?
— Куда ранен? В какое место?
Я не в силах была отвечать, стоном разве что одним. Сильные мужские руки быстро прощупали мое тело и вдруг испуганно застыли, дойдя до живота.
— Да это… Да это же беременная баба, женщина! Да у нее никак схватки. Надо бы в дом ее занести.
— Нет! В дом нельзя. Командир приказал уходить. — Голос того, с конем. Какой знакомый… О, как мне больно!
— Вы потерпите. — Это доктор уже надо мной. — Сможете часа два потерпеть? Подержите…
Я громко застонала в ответ, он приподнял мою голову и застыл, вглядываясь в лицо.
— Вот те на! Она нерусская.
— Кто же, немка, что ли?
— Нет. Не немка. Похожа на ваших земляков. Как же она попала в эти края? Не местная она.
Какая разница, на кого я похожа, мне же больно невыносимо, и прежняя
