Сон-трава. Истории, которые оживают - Елена Воздвиженская
Да и трудно было не полюбить такого очаровательного ребёнка. Красота Лизоньки была неземной. Нежное, фарфоровое личико, маленький аккуратный носик, розовые губки, белые локоны, но главным чудом и украшением были её глаза. Огромные, в пол лица, какого-то небывалого фиалкового цвета, в обрамлении длинных чёрных ресниц, они пронизывали всю душу смотрящего в них некой тайной, глубиной, загадкой, сокрытой где-то внутри. Бывало мурашки бежали у барыни, когда Лизонька вдруг задумывалась и внимательно смотрела куда-то в сторону, словно наблюдая за чем-то, видимым лишь ей одной. То вдруг улыбалась и тянула ручки навстречу пустоте, в которой кружили и плясали в солнечном луче пылинки.
Шло время. Девочка росла и не доставляла приёмным родителям никаких хлопот. Она никогда не хворала. Никогда не капризничала. Всегда ровная, спокойная, улыбчивая, она могла увлечься любой незначительной мелочью, какой-то незначительный пустяк мог привести её в неописуемый восторг. Её любили животные, все, от маленького котёнка до буйного жеребца Агата, чёрного, как ночь.
– Надо же, какой покладистый ребёнок, – удивлялся барин.
Когда Лизоньке исполнилось семь, родители решили, что пора нанять для неё учителей, чтобы те обучали девочку грамоте, музыке, рисованию и всему, что положено знать барышне из приличной семьи. Из города пригласили двоих учителей. Однако вскоре выяснилось, что девочка совершенно необучаема. Так сказали учителя. Это рассердило и расстроило родителей. Как же так? Ведь их девочка такая умная и любопытная, не может быть, чтобы она была неспособна к учёбе. Выписали из города других учителей, но и те, позанимавшись с Лизонькой несколько дней, признали свою беспомощность.
Девочка жила своей жизнью, в своём особом мире. Она заговаривала лишь тогда и только с тем, с кем хотела сама. Она ничего не делала по принуждению. Её больше влекло к созерцанию, к размышлению, к уединению, она часами могла наблюдать за букашкой, ползущей по тонкому стебельку пиона в саду или смотреть как играет солнце в струях фонтанчика, что стоял среди старых замшелых дубов в парке.
Наконец родители сдались, отправили восвояси всех учителей и докторов, и позволили дочери, которой на тот момент исполнилось уже десять лет, быть собой, вести себя так, как просит её сердце.
– Она особая, знать, навсегда она останется большим ребёнком, – вздыхала барыня, – Но что поделать? Мы ведь любим её. Да и не в силах мы что-то изменить. Зато она так добра.
Единственное, что Лизонька полюбила из предметов, это рисование. Но, усвоив основы, она скоро потеряла интерес к урокам, и учитель рисования также, как и его предшественники, был отпущен из усадьбы. Однако Лизонька с того момента начала рисовать, она подолгу сидела над листом и выводила на нём линии и мазки. И выходили из под её кисти удивительные, неземные пейзажи, горы и реки, холмы и равнины, чудные животные и необыкновенные цветы, распускавшиеся пышным цветом под лунным бледным светом.
А однажды Лизонька пришла из сада задумчивая. Она долго ходила из комнаты в комнату, поглядывая на барыню, словно желая что-то сказать, но не осмеливаясь. Наконец барыня не выдержала.
– Что с тобой, дитя моё? – спросила она у девочки.
– Маменька, – заговорила Лизавета, – Алёшенька просил передать тебе, что папенька должен быть осторожен, пусть не ездит нынче к лесорубам. Беда будет.
Барыня отшатнулась и побелела.
– Кто… Кто просил тебе передать?
– Ну как же, Алёшенька – братец мой!
Барыня дрожащей рукой нащупала стул и рухнула на него. В голове помутилось. Откуда Лизонька может знать про Алёшу? Они ни разу не обмолвились ни словом о нём. Не иначе дворовые растрепали. Уж она задаст им. И без того ребёнок не от мира сего, а теперь ещё и покойники будут ей «являться».
– Лизонька, деточка, где же ты видела Алёшеньку?
– Да у фонтана, маменька. Мы всегда там видимся.
– Как всегда?
– Он приходит поговорить со мной, рассказывает как живётся, а я ему рассказываю про нас. А сегодня он велел передать папеньке, чтобы тот не ездил нынче в лес.
– И как же ему поживается? – срывающимся голосом спросила барыня, сдерживая слёзы.
– Хорошо, он всегда в светлой рубашечке с голубыми отворотами, и в синеньких штанишках, чистенький и весёлый.
– Ты иди, Лизонька, – ответила тихо барыня, – Иди, деточка, порисуй.
Барин как раз после обеда собирался ехать в лес, проверять работников, те валили деревья верстах в трех от усадьбы.
– Не ездил бы ты нынче в лес, Василий Иваныч, – подошла к нему сзади жена.
– Да с чего это?
Барыня помолчала, а после и поведала мужу слова Лизоньки.
Нахмурился барин.
– Это ещё что за блажь? Поеду и точка. Мало ли что могло девчонке померещиться, уснула поди у воды, вот и привиделось.
А вечером привез барина приказчик со сломанной ногой. Вызвали доктора, наложили на ногу шину из досточек. А ночью, как всё улеглось, рассказал барин, как упало на него огромное дерево и чуть было не погубило, но чудом он успел отскочить и задело лишь ногу огромной корявой ветвью.
– А Лизонька-то права была, – прошептал он.
Спустя несколько дней Лизонька принесла родителям рисунок, она всегда показывала им свои работы. Но в этот раз они лишь успели взглянуть на лист, как тут же вскрикнули:
– Откуда ты взяла его?
– Нарисовала. Сама. Да что такое?
Родители промолчали. С листа смотрел на них их давно умерший сын Алёшенька.
Пришла зима. Всё чаще Лизоньке приходилось сидеть дома, но и тут она не скучала. Находила себе развлечения. Мастерила что-то из сухих листьев и шишек, ягод шиповника и еловых веток. В один из дней она соорудила некое подобие шалаша и показала матери.
– Вот под таким шалашиком Егорушка сидит.
– Какой ещё Егорушка? – удивилась мать.
– Скоро узнаешь, – ответила девочка.
А к обеду принесли дворовые весть, что пропал парень деревенский, за дровами в лес поехал и не вернулся. Лошадь домой пришла с пустыми санями, а его нет. Искали и не смогли найти. Тут-то и вспомнила барыня про шалашик.
– А как зовут парня-то?
– Егором.
– Ступайте бегом в деревню и передайте, что искать нужно под шалашом, – уверенно сказала барыня.
Вечером постучался в кухню старик Митрич:
– Передайте барыне, нашёлся Егорка-то. Угодил в заснеженную яму, прикрытую еловыми лапами, видать на зверя летом ставили, да и ногу подвернул. Почти сутки так просидел. Ну ничо, Пантелевна его на ноги поставит, застуду выведет. Так велели люди благодарность передать за подсказку-то.
Митрич мялся, теребя в руках картуз:
– Одно мне интересно, как же ж прознала барыня о том шалашике?
В другой раз Лизонька накрыла кукольный столик, рассадила своих кукол, подвязав им на головы чёрные тряпицы.
– Что это они у тебя такие печальные, Лизонька? – спросила барыня.
– Так ведь поминки справляют, – ответила девочка, «разливая» по чашечкам чай.
Через два дня пришла весть, что померла сестра барыни, живущая в соседнем поместье.
Уже все в усадьбе шептались, что Лизонька ведает. Только в глаза молчали. А ну как прогневается барин? А девочка тем временем предвещала то одно, то другое. Однажды барыня завела с ней разговор:
– Лизонька, откуда ж ты всё это узнаёшь?
– А мне люди сказывают.
– Какие люди?
– Разные. Приходят и говорят. Вот и сейчас дядя мне сказал, что перстень, который ты прошлым летом потеряла, под половицу закатился в гостиной, вторую от окна.
– Лизонька, да какой ещё дядя? Где он?
– Да вот же, возле тебя стоит, – рассмеялась девочка и убежала.
Барыня испуганно оглянулась, но никого с нею рядом не было.
Спустя время стала Лизонька грустной.
– Что с тобой, детонька? – спрашивает барин, – Уж не приболела ли ты?
– Нет, папенька, просто я не знаю как всё успеть.
– Да что за хлопоты у тебя?
– Люди приходят и просят,
