Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
После закуски Зинаида подала на стол любимые ею котлеты с картофельным пюре. У нее на пять котлет шел килограмм фарша.
– Добрые котлеты! – одобрил Гурьянов. – Они у тебя, Зина, всегда классные!
– Средство придумали очищать печень, почки и прочие органы, в которых накапливаются шлаки, – сказала Настя. – Симкин принял три стандарта, очистился! – Настя победоносно оглядела всех.
– Эти средства прежде всего очищают карманы, – сказал Суэтин. – Мозги надо сперва твоему Симкину очистить, а уж потом печень.
– Нет, правда. У него были родинки по всему телу, коричневые такие, а после лечения их не стало.
– Все тело стало коричневым. Как у дона Педро.
– Как ноги-то твои? – спросила Зинаида Гурьянова.
– Да на месте пока, – Гурьянов приподнял штанину.
– Жаловался, что болят.
– А-а, болят. От бедра до колена. И щиколотки.
– Приседать надо.
– Селиверстов сказал: сколько лет, столько приседаний, – пояснил Дерюгин. – Сама-то пробовала? – спросил он у жены.
– У меня только пятнадцать раз получилось. Шестнадцатый – стул помог.
– Ну, ты, Зинуля, свою норму выполнила. Да это и не главное для любви, приседания, – сказал Гурьянов и стал патетически рассуждать о любви. О поэзии и эросе. О творчестве и его истоках. Зинаида со вздохом стала собирать посуду со стола. Гурьянов раскинулся на диване и светло обращался к люстре. Люстра подмигивала ему.
Суэтин не слушал Алексея, листал газету. Дерюгин, делая вид, что слушает, просматривал пустые бутылки на предмет остатков. А Настя помогала Зинаиде и вполуха слушала Гурьяновскую трепотню. Она несколько раз перевела взгляд с мужа на поэта и обратно… Сидят, два самодовольных самца. Один весь ушел в рифмы, а второй вообще непонятно куда. Мужики не могут без самовыражения, лишь бы делом не заниматься! В ней росло раздражение. Она порезала о тупой нож мизинец.
– Все любовь, любовь… – раздраженно бросила она. – Одна любовь! Не надоело? Какая любовь! На любовь нужен душевный настрой, душевный подъем. Женя, дай йод. Зина, йод где?
– Ты смотри, швейцарец прыгнул на сорок пять метров, – оторвался от газеты Суэтин.
– На сколько? Что ты мелешь? Кто это прыгнул на сорок пять метров? – возмутилась Настя. – Йод дай, говорю. Видишь, кровью исхожу. Зина, где йод у тебя?
– Вот – швейцарец Смелько. Фамилия, правда, не совсем швейцарская. Хохол, наверное. Прыгнул на сорок пять метров. С железнодорожного моста. Я даже представляю этот прыжок. Как трехступенчатая ракета. Сначала летит тело, потом сердце, а потом душа.
– Красиво.
– Что красиво? – набросилась на Гурьянова Настя. – Вы что тут все, с ума посходили? Зина, они тут все с ума сошли.
– С котлет, – сказал Дерюгин.
– Что красиво, спрашиваю? – не унималась Настя.
– Спрашивают – отвечаем. Посходили все с ума, как весенние снега. Красиво – вон там солнце садится, а мы тут черт знает о чем говорим. Ведь сегодня самый долгий день…
– В этой жизни, – сказал Суэтин. – Вот йод.
– В этой жизни – не знаю, но в этом году – точно, – уточнил Гурьянов.
– Киев бомбили, нам объявили, что началася война… – спел Дерюгин. – Мы вот тут прохлаждаемся, зубы чешем, а в это время наши города и села уже горели. Никто не будет? – он крякнул и допил водку из горлышка бутылки.
– Сгорели они уже давно, города твои и села. И уже отстроены, и хоть опять их жги, – процедил Суэтин. – Вон наш дом, тридцать пятого года, того и гляди рухнет. И нас погребет под собой. Будем, как австралопитеки, греметь под завалами своими костями.
– Приснился мне как-то кошмарный сон, – задумчиво произнес Гурьянов. – Будто бы я – султан. Дворец у меня, гарем и янычары. А еще полк из детей. Родных моих детей. И я там по понедельникам преподаю историю русской поэтической мысли. На турецком языке.
– Тьфу на вас! – сказала Настя и ушла на кухню к Зинаиде. – Зина! – стала она жаловаться ей впервые за все эти годы. – Что-то происходит. Почему мне так тяжело? Все кажется, что беда по пятам идет. Не могу ничего с собой поделать. Спать перестала совсем!
– Да успокойся ты, – сказала Зина, сгребая остатки еды на тарелку. – Это, наверное, возрастное. В жар бросает? Кровь приливает к лицу?..
– Мы домой пойдем. Хочу лечь пораньше. Может, усну?..
***
Пленка масла толщиной в молекулу успокаивает волнение на воде. Что успокоит меня? Сон? Сон, толщиной меньше молекулы, успокоит ли он мои волнения? Или они во сне просто уходят вглубь и будоражат во сне мой мозг, как глубинные громадные волны?..
Насте приснился сон, будто она с мужем вышла прогулять собаку (у них появился откуда-то рыжий пес Дружок), а по двору ходит красивая светло-серая лошадь. Не крупная и не длинная, а тонконогая, стройная, легкая, с прямой шеей и головой. «Чья это такая красивая лошадь?» – подумала Настя. Когда вернулись с прогулки, лошадь все еще была во дворе. Она тревожно бегала по кругу. Насте бросилось в глаза, что Дружок отнесся к лошади, как к своей: завилял хвостом и часто задышал. Настя открыла дверь в подъезд, лошадь оттеснила их и забежала в подъезд. Было очень светло: солнце из окон освещало самые глухие закоулки подъезда. Лестница шла не маршами, закручиваясь, с этажа на этаж, а широко и прямо, но тоже с лестничными площадками, так что лошадь легко поднялась до четвертого этажа. Между четвертым и пятым этажами на ступеньках лежал рыжий персидский кот Гришка. Лошадь остановилась на площадке четвертого этажа напротив Настиной квартиры и, глядя на кота, ударила копытцем о пол и слегка заржала. Из-под Гришки потекло. Ручеек стек в лужицу на площадку возле двери. Дверь в квартиру была открыта, и лошадь зашла туда. Сразу же была не прихожая, а огромная комната, пустая, залитая солнцем. Лошадь буквально горела в солнечном свете. Она успокоилась и медленно шла вдоль стен, словно изучая обстановку. Настя привычно забеспокоилась, чем накормить животное. «Женя, разогрей-ка слегка кастрюльку с кашей и накроши туда еще хлеба, – сказала она мужу, – а я пока за Гришкой подотру». Настя подтолкнула кота, чтобы тот шел в квартиру, и стала вытирать лужу. «Это очень хороший сон, – подумала она во сне. – Красивая лошадь, светлая, солнце, зашла в мой дом…» На пятом этаже закрылась дверь, послышались шаги, показалась стройная, как эта лошадка, женщина. Она грациозно шла, держа в руках прелестный букет совершенно белых роз. Из-под маленькой шляпки «менингитки» с вуалькой блеснули выразительные черные глаза. В это время заржала лошадь.
– А
