Кнут Гамсун - Последняя глава

Все пошло обычным ходом. Господин Флеминг приходил за своей простоквашей, и Даниэль терпел это, или делал вид, что не замечает, но фрекен д'Эспар мудро перестала приходить в санаторию, не бросала больше никому вызова.

Однажды Даниэль сказал:

— Я нахожу, что он должен уехать.

— Вот как! — сказала она.

— Ты ему скажешь это, или мне сказать?

— Я с удовольствием сказала бы, но не думаю, чтобы это подействовало.

— Я постараюсь, чтобы подействовало, — сказал он. Она сочла эти слова за обычное бахвальство и спросила:

— Что же мы делаем дурного, что ты все ворчишь? Он ходит сюда и ест свою простоквашу, чтобы выздороветь.

— Пускай он больше не ходит сюда.

— Ну, значит, со мною здесь не считаются? Хорошо, что я это узнала!

Даниэль вскричал:

— Неправда, считаются! Но он должен убраться.

— Ты же не можешь выгнать из санатории пансионера?

— Ты не знаешь этого. Я кое с кем поговорил, я могу донести на него ленсману.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась она, — о чем донести? Боже, как ты глуп!

Теперь Даниэлю было все равно, и он решил немножко пугнуть ее, он сказал:

— Что ты ни говори, а он украл деньги из банка. А ты их прячешь.

— Старые сплетни! — отпарировала она. — Ты бы только видел его бумаги с печатью и короной и тому подобное! Полиция вынуждена была извиниться перед ним. Финляндский статс-секретарь вынужден был вернуть ему все его состояние; и заком, и все деньги. Молчи, ты сам не знаешь, что говоришь!

— Увидишь! — грозно пробормотал он. — И ленсман вел следствие по поводу этих денег, и ты их…

Она поднялась с места и открыла свой сундук, вынула оттуда конверт с деньгами и показала ему его. О, этот толстый конверт, в котором столько денег!

— Вот они, — сказала она, — попроси ленсмана, чтобы он пришел, и я ему покажу их, сосчитаю при нем. Это были деньги графа, а он мне их дал, и теперь они мои. Ступай! Постыдился бы!

Она бросила деньги снова в сундук, захлопнула крышку и щелкнула замком.

Даниэль, сказал гораздо менее задорно:

— Власти полагают, что бы ты ни говорила, что деньги эти достались ему не совсем честным путем. И они были у тебя в то время, когда ленсман вел следствие. И сейчас они еще здесь, в доме, на сэтере Торахус…

— И на горе, и в лесу, — насмешливо прибавила она, — на сэтере Торахус, на горе и в лесу. Деньги! — воскликнула она, а разве тебе не хотелось бы запустить в них руки?

Это его ошарашило, ударило, еще немного, и он зарыдал бы. В сущности, она была права, она его насквозь видела, и он очень огорчался тем, что сам, речами своими, с головою выдал себя. Он не отрицал того, что слазил к ней в сундук и кое-что взял себе, сказал он, тронутый собственным своим положением…

Этого она не говорила!

Господь бог до сих пор поддерживал его без ее денег и давал ему, по его скромным потребностям, хлеб насущный, и господь и дальше не, покинет его…

И так далее.

То были как раз речи, которые должны были и ее смягчить, повлиять на нее.

— Послушай, — воскликнула она, — не будем мучить друг друга!

А когда эта чертова девка обнимала его и прижималась к нему, он не мог устоять и снова становился добрым. Он объяснил ей:

— Вышло совсем не так, как я хотел сказать; я предполагал даже не упоминать о деньгах, а сказать только, что граф этот втянул тебя в большую беду, тебя стали подозревать, допрашивать…

— Конечно. Но теперь позабудем об этом. Ни слова больше!

В первый раз они так сильно поссорились, и она его хорошенько смирила, но это пожалуй, не в последний раз; такая сцена может повториться. Она серьезно стала обдумывать свое положение; не надежно было оно.

Она, конечно, могла сказать:

— Поди, Даниэль, возьми свой свадебный костюм, вот тебе деньги. Понятно, подобный поступок все уладил бы, но много ли прошло бы времени до следующего посещения Флеминга! Она не была дурой, эта Юлия д'Эспар, у нее был здравый смысл. Разве не кончилось тем, что она должна была взять целиком на себя уплату за простоквашу? Конечно, разве она сказала господину Флемингу, что это за глупость такая, что вы должны платить за горшок кислого молока, ведь я что-нибудь да значу на сэтере, а вы — мой гость!

Это она вынуждена была сказать. Ясно, что он не был больше богат; усадьба, превращенная в деньги, пошла, вероятно, на покрытие растраты — почем она знала! И вот несколько дней тому назад он пришел со счетом из санатории и попросил ее «пока уплатить за него»; что это могло значить, кроме одного? Хорошо. Она уплатила, щедро уплатила. Но много ли времени пройдет, пока получится следующий счет?

Она, действительно, не была дурой, она не могла «платить» за двух мужчин, надо было выбирать.

Господин Флеминг был прав, говоря, что деньги надо было употребить на какое-нибудь дело. Это разом перенесло бы ее назад в ту среду, откуда она была вытолкнута. Нельзя отрицать, у нее была тоска по родине, она не подходила к сэтеру: здесь она жила смешною и невыносимою жизнью на границе двух общественных слоев; жизнь эта была ей чужда, но она старалась убедить себя, что надо пустить здесь корни. Удавалось ли это? Однажды, когда она мылась на кухне, Марта простосердечно бросила ей мешок, чтобы вытереть об него руки.

Она должна была выбрать? Господин Флеминг наверно тоже не был героем; о, нет, героем он не был; но как-никак, а он зажег кровь в ее жилах, когда улыбнулся и положил руку на спинку ее стула. Как все это было странно. Герой, он. Боже, такой юноша, не дельный, ничего замечательного не представлял собою, самый обыкновенный и незначительный, как все люди на свете. Но господин Флеминг был изящен, он подымал ее на несколько ступенек вверх, таков он был. Когда он явился со счетом из санатории, у него на руках были перчатки, правда, немного поношенные, но все-таки он держал счет руками, на которых были перчатки, и просил ее уплатить.

В результате своих размышлений она снова взялась за одно дело, которое давно уже забросила было: она стала массировать свое лицо, чтобы похорошеть.

— Послушай-ка, — сказала она Даниэлю, — я хочу кое о чем спросить тебя: нельзя ли так сделать, словно между нами ничего не было?

Даниэль вытаращил на нее глаза:

— Что?

— Между мною и тобою… как будто все это прошло?..

Сначала он подумал, что она шутит, а он был из тех, которые ничего не имеют против удачной шутки. Но когда он понял, что это всерьез, лицо у него вытянулось и посерело, он стал чесать себе грудь, то растегивая, то застегивая свою куртку: она поняла, что трудны будут переговоры с ним и сказала:

— Не будем мучить друг друга, Даниэль, пойдем, сядем на опушке леса!

Они пошли. Даниэль следовал за нею, потому что он был сбит с толку; в голове у него немного помутилось, и он не в силах был противиться.

— Ты не можешь себе этого представить?

Нет, он считал это совершенно невозможным. И он покачал головою и даже рассмеялся, так невероятно это было.

— Видел ли ты что-либо подобное, — сказала она, — я взяла с собою в лес кошелек с деньгами, я совсем с ума сошла! Она раскрыла его и заглянула туда, о, то не был конверт, то просто был кошель, но в нем, по-видимому, были различные деньги, а также и ассигнации. Не будет ли он так добр, не спрячет ли его для нее; она может уронить его в вереске…

То было хитрое предложение, оно обнаруживало ум молодой девушки; но против всякого ожидания он отказал. Это вызвало в нем подозрительность; он испытующе посмотрел на нее и даже пересел на другую кочку.

Она расхохоталась и дерзко сказала:

— Нет, нечего было бояться! Я думала только дать тебе его на то время, пока мы домой вернемся, но я и сама могу хорошо его спрятать.

— Итак, ты думала, что мы можем сделать, как будто ничего не было? — спросил он.

— Да. Так как теперь жить нельзя, я думала об этом.

— Мы не можем этого уничтожить! — выразительно сказал он.

Она подумала над этим:

— Почему же нет?

Тогда он привел причину, абсолютно непонятную для нее, городской жительницы. Он указал на то, что он был сын хуторянина.

— Ну, так что же? — невинно спросила она.

— Это так, хоть ты и не понимаешь этого, — сказал он. — Одно я тебе скажу, что я не такой-то и такой-то из города. Со мной таким путем ничего не сделаешь.

Прогулка в лес оказалась неудачной; они еще поговорили немного о деле, но, во всяком случае, Даниэль оборвал разговор и встал с вереска, чтобы уйти:

— И не заикайся больше об этом! — сказал он. Отношения стали еще более натянутыми, исчезли виды на полюбовное соглашение о разлуке. Теперь она серьезно стала отбиваться; сопротивление разожгло ее, ее била лихорадка, она преувеличивала свою любовь к господину Флемингу и плакала с досады, что он не достается ей.

Из санатории к ней пришел посланный с письмом; приехала компания каких-то важных американцев, качавших головою по поводу английского языка инспектора Свендсена и предпочитавших говорить по-французски — не доставит ли фрекен д'Эспар санатории радость и удовольствие, не пожалует ли? Может быть, придумано это было не директором, адвокатом Руппрехтом, но он с приветом и с глубоким почтением подписал записку.