Русский клуб - Владимир Дэс
Молодой муж явился за ней через день. Стал уговаривать вернуться.
Она ни в какую: «Не вернусь, пока не сожжёшь свою гармошку».
– Зачем же хорошую вещь губить? Да и не в ней дело, – ответил Яков. – Мы по-другому это решим. Гармонь я продам, а чтобы совсем соблазна у меня не было, сделаем так…
Он взял топор, положил правую ладонь на чурбан, три пальца подогнул, а два, средний и безымянный, отрубил одним ударом топора.
Анна вернулась, родила ему сына Андрея, отца Глеба, и вскоре умерла. Сына взяла на воспитание сестра Якова Дария, которая вышла замуж в село Бритово и жила там с мужем.
Андрея в восемнадцать лет призвали в армию, после службы он в деревню не вернулся. Стал работать шофёром на радиозаводе в городе Нижнеокске, женился, получил жильё в хрущёвской новостройке да так и остался в областном центре. Больше из истории семьи Глеб ничего не знал, пока не стал ездить на лето к деду.
А вот в деревне о его предках знали всё.
Предки деда Якова служили при дворе князей Хованских. А с начала Первой мировой войны отец деда Якова вместе со своим барином был призван на Германский фронт.
По одной из легенд, в марте 1917 года он вместе с князем Хованским находился в псковской Ставке Северного фронта, куда прибыл поездом Николай II, Верховный главнокомандующий, император Всероссийский. Хотя император и был всего лишь в звании полковника, он в эти тяжёлые годы войны решил сам возглавить войска.
И вот он под Псковом на линии фронта. Князь Хованский в этот момент был назначен Ставкой дежурным генералом в императорском поезде.
Туда же из Санкт-Петербурга приехала уполномоченная Государственной думой делегация. Привезли императору манифест об отречении от власти. Николай II, выслушав их, разослал всем командующим телеграммы с вопросом: согласны ли они с предложением о его отставке? Все, кроме командующего Черноморским флотом, ответили утвердительно.
Получив ответы на свои телеграммы, император понял, что большинство командующих его предали. Расстроенный, он ходил по своему кабинету в царском вагоне, потом прошёл мимо Хованского, стоявшего по стойке «смирно», и остановился у буфета. Налил в серебряный фужер водки почти до краёв и залпом выпил. Не закусывая, закурил папиросу. Подошёл к окну и заговорил, как бы обращаясь к кому-то:
– Отец мне наказывал: не уступай ничего, потому что, если дать им палец, они всю руку отхватят. Не допускай ограничения самодержавной власти. А я уступил, разрешил собрания, партии, Думу, и вот итог: они требуют, чтобы я отдал престол и подписал манифест о своём отречении.
Несмотря на начало весны, было холодно, офицеры и солдаты грелись у больших костров вдоль императорского эшелона. Среди них был и отец деда Якова, и он даже видел профиль Николая II в окне вагона.
На душе у императора было неспокойно – фронт трещал по швам. Феликс Юсупов, эксцентричный супруг племянницы Ирины, зачем-то застрелил Григория Распутина. Но главное: окончательно рушилась экономика. Страна медленно, но упорно превращалась из Российской империи в колонию Европы: банки под англичанами, заводы под немцами, нефть и горнорудные месторождения под бельгийцами. Вывоз капитала из страны в пять раз превышал годовой национальный доход.
Потушив только что раскуренную папиросу, император продолжил говорить вслух: «Отрекусь… Отрекусь! Заберу Аликс, детей и уеду в Англию к брату Георгию. Буду колоть дрова для камина и заниматься фотографией». Он взял со стола первый попавшийся под руку карандаш и быстро подписал отречение.
Князь Хованский настолько был потрясён тем, что произошло на его глазах, что немедленно сдал дежурство другому генералу и тут же подал в отставку. Не признавая никакую власть, кроме монархии, он вначале «окопался» в своём миловском поместье на Лысой горе, а с началом Гражданской войны, оставив на хозяйстве прадеда Глеба, уехал на фронт. И уже из Крыма уплыл за границу, поэтому увезти семью и нажитое богатство не смог.
Ходили слухи, что перед отъездом на фронт генерал Хованский успел зарыть десять чугунов с золотом. И поручил отцу деда Якова зорко охранять это тайное место, но предупредил, что за кладом приедет сам лично – никому иному богатство не отдавать. Очень доверял князь своему другу и верил, что вся эта «власть Советов» ненадолго.
О богатстве Хованских ходили легенды ещё с прошлых веков, когда князья «чудили».
Один князь предлагал всем своим холопам от Рождества до Рождества брить бороды каждый день. Кто брил весь год – тому золотой.
Другой награждал за самый интересный подарок на свой день ангела – будь то говорящий скворец, генеральские сапоги со «скрипом» или концерт местного виртуоза на деревянных ложках с прибаутками и акробатическими трюками.
Кто в престольный праздник в трёх варежках на гармошке плясовую сыграет – тому тоже золотой.
В общем, потрясли деньгами в своё время князья. Этим и убедили Миловку, да и всю округу, что золото у них было.
Раз в два-три года являлись люди к отцу деда Якова с устными указаниями от князя или с его письмами. Может, и вправду были они от князя, а может, от жуликов – кто их разберёт? Но клад так никто из них и не получил.
А в начале тридцатых, обнищав в эмиграции и потеряв надежду на возврат к старому, больной и немощный Хованский тайно вернулся в Миловку за своим золотом.
Отец деда Якова даже заплакал от счастья, что сможет теперь снять с себя этот наказ, освободит душу от исполнения воли своего друга и господина. И рассказал, что княжеская дочь была замужем за Семёном Ашеком, председателем колхоза, и родила князю внука, но буквально за месяц до возвращения Хованского умерла непонятно от чего.
И когда они в глухую ночь собрались за золотом, уже полусогнутый председатель колхоза Семён, боясь своего родства, донёс на них в ЧК. Их арестовали. Оба ни в чём не признались и сгинули в подвалах НКВД. А вот своему сыну, Якову, отец якобы успел шепнуть, где закопан клад. Но дед жил скромно, и никто никогда у него никакого особого богатства не видывал.
А ещё была легенда про жену Якова Анну и её предков.
В те давние времена царь Иван Грозный возвращался после взятия Казани, и путь его пролегал мимо Миловки.
Царь был мрачен, тёмен, победа, казалось, не радовала его. Тысячи были забиты и замучены под стенами вражьего города.
Шли уже седьмые сутки пути. Все валились с
