Выбор воды - Гала Узрютова
Я заказала сливовый шнапс, легализовав право сидеть здесь ещё полчаса. Пока не пойдёт дождь, пока он не затихнет, пока снова не зашуршит и снова не умолкнет.
Мест в едальне не осталось, как и шнапса в рюмке. Старик в пальто и без зонта медленно шёл вдоль окон, заглядывая в электрическое нутро. Уже промокнув, он не боялся промокнуть ещё больше. Направился в зал, снимая мокрые перчатки и решая, есть ли здесь для него место. Старуха, доедавшая третий кусок пирога, посмотрела на меня. Я улыбнулась, но она не ответила. Подкладка куртки – ещё влажная и холодная. Старик двинулся к моему освободившемуся столу, вытирая платком капли с лица.
Уже минут через десять я снова замёрзла. В поисках сухого места наткнулась на публичную библиотеку Эсслингена, спрятавшуюся за старинной стеной. Сюда можно зайти с улицы без читательского билета. Бумажные газеты берут из стопок на стеллажах. Устроившись за столом с «Die Welt» и чашкой кофе, мужчина в очках ухмыльнулся и перевернул страницу.
Волга
Уже луна вышла. В детстве она всегда взлетала над Машкиным домом, теперь – над Егоровым. Мы что-то пропустили.
Ждать зверя не ждёшь, зверь приходит без зова. Он видит, что я не ем мясо. Сижу за столом, смотрю на мясо, но не ем.
Неважно, что раньше я ела мясо. Теперь не ем. Не ем. Хочу ли я мясо? Или мяса хотят мои предки, а не я? Если бы я никогда не знала мяса, хотела бы я его?
Пью воду из колонки, как зверь.
Пью Волгу.
Чтобы думать, как зверь, надо чувствовать себя зверем.
Но звери едят мясо, а я мяса не ем. Не ем.
Зверь сидит в темноте, хлещет воду из колонки. Садится за стол и смотрит на меня. Ждёт, что начну есть мясо. Заворачивает кусок копчёной говядины и даёт мне. Сижу за столом, полным мяса. Не ем. Всё, что даёт зверь, не ем.
Зверь злится, его пасть в крови. Его глаза выцвели. Его космы не слиплись, а аккуратно расчёсаны. Зверь ест мясо. Он жрёт его так, будто это единственно возможная еда на земле.
Чувствую себя всё меньше. Зверь смотрит на меня, я смотрю на мясо. Чьё оно? Отличается ли моё мясо от их? Нет никакого мяса нейтрального, мяса наверного. Мясо всегда – чьё-то.
Зверь лижет моё лицо; его слюна пахнет мясом.
Зверь молчит, уснул за столом. Я не могла. Когда он переворачивался на другой бок, его левую лапу схватила сильная судорога. Он проснулся. Судорога снова и снова в левой лапе. Зверь не может к ней привыкнуть. Не может спать.
Озеро Бохинь
Словения, сентябрь 2018
С другой стороны, если бы не случившееся на небоскрёбе в Любляне, я бы так и бродила вдоль рек, как все эти годы, избегая озёр. Но теперь я иду вокруг озера.
Хотя за вершинами, окружающими Бохинь, ничего не видно, у меня пока нет того чувства клаустрофобии равнинного человека, которое возникает в горах.
да, я ещё на озере, Эверетт.
светлые шорты и серая майка.
видимо, иду впереди тебя.
фото незнакомцам не отправляю.
Шорох за спиной. Пожилой мужчина в рубашке, шортах и кепке фотографирует озеро длинноносой камерой.
Фотография делает незнакомое место родным, а родное – незнакомым. Воссоздаёт своё пространство из чужого, всеобщее пространство – из личного.
Мужчина ложится на камни у воды и щёлкает снова. Эверетт?
– Простите, вы не могли бы меня сфотографировать? На фоне озера.
– Для журнала какого-то снимаете?
– Для себя. Потрясающее место. Тихое.
– Идёте вокруг озера?
– Ещё не решил. Но у меня есть запасная карта памяти.
Фотограф настраивает камеру. Через объектив я могу разглядывать его долго, чтобы не рассматривать лицо напрямую. Его седина ещё только спеет – появилась раньше, чем должна. Фотограф хочет доказать камере, что сможет улыбнуться, но лишь моргает и вздыхает.
– Озеро попало в кадр? Нужно, чтобы я был на фоне озера!
В кадр попала не только вода озера, но и вся его жизнь. Я стою прямо посреди его жизни, отчего кадр не получается.
– Попробуйте ещё раз улыбнуться.
– Можно и без улыбки. Давайте просто лицо.
Просто лицо выглядит грустным и отдельным от озера, от его лёгкости. Это не портрет на фоне озера – это озеро за портретом, и ничего общего между ними.
Отдаю ему фотоаппарат.
– Батарея садится, – он быстро идёт вперёд. – Благодарю за фото. Минуту!
Он достаёт из рюкзака листовку и протягивает её мне.
– Буду благодарен за пожертвование. Я ведь не просто так по Европе туда-сюда хожу. Я по поручению. Из города… – он замолкает и озирается. – Я бы и сказал вам название, но везде уши, сами понимаете. Там раньше была военная база, но, может, и сейчас есть, никто не знает. Нас нет на карте, но в том-то и дело. Весь городок живёт в одном доме на двести человек. С материком нас только тоннель соединяет. Чего уж скрывать, капитализм пробрался везде, даже к нам через тоннель. Представляете – они выпустили новую карту страны и наш город не нанесли на неё! Нас стёрли с лица земли. Знаете, чего они добиваются? Потом нас и вовсе исключат из состава страны, и – прощай зарплаты и пенсии! Мы создали петицию и выдвинули властям ультиматум. Если через три месяца не будет выпущена новая карта страны с обозначением нашего города, мы, в свою очередь, проведём референдум о выходе из состава страны. У нас есть ресурсы, мы выживем. Здесь ссылка на петицию, можете подписать. Собственно, к делу. А дело в том, что наш городок периодически, так сказать, регулярно подвергается ограничению передвижения. Они могут закрыть тоннель в любой момент – и мы будем отрезаны от мира. Что, в свою очередь, нас не устраивает. Поэтому мы собираем пожертвования на строительство дирижабля. Тоннели и границы ему не помешают. Мы уже собрали около двадцати пяти тысяч, но нам необходим миллион. В нашем городе всего двести человек, и вряд ли мы, признаться, эту сумму соберём. Здесь есть реквизиты, но можете пожертвовать любую сумму и мне. У меня всё под запись, не волнуйтесь.
Даю ему десять евро, он записывает сумму в блокнот и уходит. Нет, это не Эверетт.
Фотограф идёт тяжело, выдалбливая тропу там, где она давно уже есть. Огромный рюкзак делает его похожим на древнюю черепаху, вдруг поднявшуюся на задние лапы, решив,
