Буквари и антиквары - Нелли Воскобойник
– Мам! Ну скучно мне все это. Сил нет как скучно. Я старался, но заставить себя не могу.
– Ладно! Понимаю. И папа не очень-то в школе отличался. Черт с ней, со школой! Но, Коленька! Ты же молотка в руки не брал! Гвоздя забить не умеешь! Отец твой любую работу сделает с закрытыми глазами. Что приусадебный вскопать, что трубу поменять, что кафель положить. А ты? Как жить будешь, Колька? У тебя и друзей нет. Соседка все жалуется, что сын выпивает с друзьями, а я, грешным делом, подумала, что рада была бы, если бы и ты с друзьями или с отцом пивка попил. Так ведь нет! Сидишь как сыч у себя в комнате. Ни телевизора не смотришь! Ни в стрелялки, как все нормальные дети, не играешь! Ну что? Объясни мне, что ты сидишь целыми днями? Что за закорючки пишешь?
Мать зарыдала. Кольке было ее ужасно жалко.
– Мама, я проверял доказательство abc-гипотезы Мотидзуки. Никто в мире не мог ее проверить. А я… я, кажется, нашел ошибку.
– И зачем это? – с тоской спросила мать.
– Ну как… для решения уравнений Морделла. Вот закончу свое доказательство теоремы и пошлю в «Успехи математических наук». Ты понимаешь, мама? Я, может, премию Филдса получу!
Мать вытерла слезы углом простыни и вздохнула.
– Мотидзуки, значит. Ну, спи, спи. Завтра первый урок литература. Опоздаешь – мне твоя Анна Викторовна снова по телефону втык сделает…
Еще раз про любовь
Марк сидел в салоне на диване и смотрел телевизор. Юля пришла с учебы и привела с собой подружку. Марк ее увидел и не поверил своим глазам. Она была тонкая, изящная, похожа на мультипликационную принцессу. И одета была в платье, а не майку и шорты, как нормальные люди. Ее черные кудряшки старались выбраться из множества заколок, и одна добилась своего и подрагивала на лбу. На белом сверкающем лбу…
– Это мой брат Марк, – сказала Юля, пренебрежительно кивнув на диван. – А это Дина.
И имя у нее было волшебное. Звонкое, как льдинка, падающая на дно стакана.
Марк был дружелюбным парнем. Он легко общался с девочками, не чувствовал себя скованным с ними, как некоторые его сверстники. Он и не заметил, как подошел к ней. Они стояли совсем рядом. Марк дотронулся до ее руки и сказал очень убедительно:
– Послушай, Дина, пойдем ко мне в комнату! Я тебе что-то покажу. У меня там замечательные игрушки. Очень много замечательных игрушек! Целых сто!..
– Такой дурачок! – сказала Юля и увела Дину к себе. – Уже четыре года, а ведет себя, как трехлетний!
Хрустальный гном
Несколько лет назад я провел осень в Бонне. Читал лекции, общался с коллегами, иногда оперировал. В те месяцы мне страшно везло. Даже самые тяжелые больные обходились без осложнений и побочных явлений, которые я им обещал перед операцией. Дело это, конечно, статистическое, но в тот год статистика была на моей стороне. Репутация у меня была великолепная. Я даже чувствовал некоторую неловкость. Эдакий самозванец… Меня спрашивают о чем-нибудь, и я отвечаю спокойно и твердо. Иногда даже то, чего не знал еще пять минут назад, а теперь догадался и уверен, что прав.
В декабре перед самым моим отъездом весь Бонн превратился в огромный елочный базар. Погода стояла прекрасная. Пять градусов тепла, сухо и яркое солнце. Я гулял между киосками и балаганчиками, в которых продавались елочные украшения. Всюду сновали дружелюбные Санта-Клаусы, играла музыка, на каждом углу какой-нибудь хор распевал гимны, и я неудержимо покупал елочные игрушки: замечательные немецкие сверкающие шары, колокольчики, птичек и домики с сияющими окошками.
Тридцатого декабря я прилетел домой. Девочки мои были в восторге. Они повесили на елку почти одни только новые игрушки, те, что я привез. Но самой красивой – хрустального гнома с забавной рожицей, с киркой и в красном колпачке, купленного не на улице, а в роскошном магазине, я так и не нашел. Это был очень счастливый Новый год. Кажется, последний счастливый…
Потом жена заболела, и за четыре года наша жизнь сошла на нет. Девочки за эти годы разъехались. Одна замужем в Париже. Другая в Таиланде с каким-то незнакомым мне другом. Они приезжали на похороны, но я тогда плохо соображал и друга не рассмотрел. По правде говоря, вообще не заметил.
Сегодня я наряжал елку один. Игрушек еще осталось немало, хотя самые яркие давно разбиты. Отчего-то яркие бьются в первую очередь… Разыскивая гирлянды и серебристый дождик, я наткнулся в кладовке на маленький электрический чайник, с которым ездил в Бонн. Он перегорел тогда, в командировке, но я его все же привез домой. Не могу оставить свою вещь, даже испорченную. Повертев его в руках, я неизвестно зачем открыл крышку. Внутри лежало что-то, засунутое в детскую варежку. Я вынул комок и ахнул. Хрустальный гном от Сваровски сверкал и переливался под лампой. С забавной рожицей, и голубой киркой на плече. Он уцелел – был отлично упакован, чтобы не разбился в поездке.
Я обрадовался ему совершенно по-дурацки. Повесил на елку за голубую шелковую петельку, и он выглядывал из ветвей, куда бы я ни шел.
– В чем, собственно, дело? – спросил я гнома. – Мне пятьдесят четыре года, я профессор, и, кажется, не из последних. Моя статья вышла в прошлом месяце в журнале «Ланцет». У меня множество учеников… и Марта была бы очень рада, пригласи я ее на Новый год.
Гном соглашался. Я достал бокал, налил в него мадеры и чокнулся с гномом. Чудесный, радостный новогодний звон хрусталя раздался в комнате. Я сел в кресло напротив елки и медленно с удовольствием выпил. Гном был совершенно доволен. Погоди, сказал я ему, доставая телефон. То ли еще будет…
RIP
Павлик открыл дверь. Она противно заскрипела. Вообще-то, тяжелая дверь была подвешена на надежных петлях, сделанных из отличной стали, и добровольно скрипеть не стала бы. Но Павлик был перфекционист. Когда он строил склеп, то материалы выбирал наилучшие, не смущаясь затратами. А когда стал привидением, то предпочел затхлое подземелье, развевающиеся белые гробовые пелены и скрипучие двери. Хотя, разумеется, в склепе был свежий воздух и похоронили
