Буквари и антиквары - Нелли Воскобойник
Но главное удовольствие было в процессе. На плоской поверхности возникало под моей рукой что-то выпуклое, наделенное душой, цветом, характером, настроением. После того, как я слышал голос моей феи.
Я надоел Майе своими звонками. Она все чаще говорила, что должна уходить, или к ней пришли гости, или еще что-нибудь. Я сердился, унижался, посылал ей ее портреты, просил прощения, рассказывал о готовящейся выставке… Оттягивал, как мог, нашу последнюю беседу.
Наконец мы поссорились окончательно. Я швырнул телефон в стену и бросился к мольберту. Рука слушалась. Уголь одним росчерком изобразил на картоне пожилого, раздосадованного, встревоженного человека. Автопортрет…
Ну да, я знаю – чем напряженнее мой разговор с Майей, тем лучше картина, рисунок или даже пластилиновая статуэтка. Но завтра… завтра… Неужели опять полная беспомощность? Господи, лучше бы мне завтра не просыпаться.
Ночью у меня случился сердечный приступ. Боль была ужасная, и умирать совершенно не хотелось. Жена вызвала скорую.
Майя вошла в мою спальню в белом халате с саквояжем. Бегло расспросила жену и велела медсестре готовить шприц. С трудом попав иглой в убегающую вену, она тихонько спросила:
– Ты почему не отвечал? Я весь вечер тебе звонила.
– Телефон испортился, – сипло сказал я. – Как выйду из больницы, тут же куплю новый.
Чашка
Мой друг живет в Париже. Когда-то мы вместе учились. Он тогда относился ко мне несколько пренебрежительно, но с симпатией. Я была ужасно несовременна. Не любила Лорку, не понимала ни бельмеса не только в Deep Purple, но даже в ABBA и вообще оправдывала советскую власть и надеялась, что строительство БАМ принесет миру полное счастье. То есть если и не была глупа, то смахивала на дуру чрезвычайно.
Прошло много лет. Мой друг живет в Латинском квартале возле музея Клюни. Он теперь знаменитый композитор. Википедия утверждает, что автор нового направления в музыке.
Он встречал нас с мужем на вокзале, водил по городу, показывал музей Средневековья, накупил для нас в музейном магазинчике множество сувениров, и главное – чашку, на которой дама бесстрастно восседала на алом поле со множеством цветов, а единорог взирал на нее, поднявшись на дыбы.
Мы только что осмотрели всю серию гобеленов с дамой и единорогом, у меня дурман еще не прошел, и чашка понравилась чрезвычайно. Собирая в гостинице чемодан, я вытащила ее из толстенькой пластиковой обертки с воздушными пупырышками, чтобы полюбоваться еще раз. Дама смотрела строго. Единорог вообще меня игнорировал. Чашка выпала из рук и раскололась.
Вернувшись домой, я написала своему другу. Он ответил, что в магазинчике музея была еще одна. Обещал, что сходит и купит для меня. В те дни наша переписка стала очень интенсивной. Иногда по пять писем в день. И хоть чашка была уже у него, привычка писать друг другу часто и обо всех мелочах жизни сохранилась.
Он приехал через пару месяцев в Питер. Привез множество сувениров. Среди них – изящную туфельку на высоком каблуке из синего шоколада и чашку с дамой и единорогом. У него было мало времени, но мы успели съездить в Павловск, погулять по набережным, поговорить о детях – у меня трое, у него пятеро…
Потом он улетел к жене, детям и своим ораториям. А я взяла чашку на работу. Пить чай в перерыве между пациентами. Показала своей медсестре строгую даму, единорога, преданно на нее глядевшего, вежливого геральдического льва, держащего в лапе штандарт. Рассказала, что единорога может укротить только девственница и только если помыслы у нее исключительно целомудренны. Она потянулась к своему телефону – хотела посмотреть в Гугле, кто соткал волшебный гобелен, – задела чашку рукавом халата… и вот мы уже вдвоем растерянно стоим над яркими осколками. Я так горевала…
Друг мой сочувственно-сердито писал, что в Клюни больше не осталось таких чашек. Но он что-нибудь придумает, где-нибудь разыщет. Может, кто из приятелей купил для своего подарочного фонда.
Мы теперь переписывались даже ночью. Муж спал, а я беззвучно прикасалась к кнопочкам телефона, отправляя письмо за письмом. Я уже знала, как мой друг разочарован группой вторых скрипок, какой дирижер начал репетировать его последнюю симфонию и кто из его детей собирается ехать в престижный американский университет.
Что вы думаете – он раздобыл мне чашку, но боялся посылать почтой, уж очень хрупкой она оказалась. Ждал оказии. Передал со знакомым флейтистом, который гастролировал в Питере. Я пришла на концерт, прошла за кулисы, и флейтист признался мне на скверном английском, что забыл сунуть чашку в чемодан.
Я вернулась домой и в сотый раз открыла коробочку с черепками. Там были две строгие дамы, множество мелких зверюшек и столько рогов, будто девственница приручила королевского оленя. Я написала своему другу, и он нелестно отозвался о рассеянном флейтисте.
Через несколько месяцев, наполненных письмами и ожиданием, я получила чашку с посыльным. Открыла упаковку. Сполоснула свою мечту и налила в нее крепкого чаю.
Чашка была тяжелая, слишком высокая и узкая. Сделана из скверного фаянса, с неудобной ручкой. Я допила чай, вымыла ее, поднялась на табурет и поставила даму с единорогом в самый верхний кухонный шкафчик. Тут она никогда не разобьется. А заодно я никогда больше ее не увижу.
Надо бы написать моему другу, что я получила его посылочку. Но как-то ужасно не хочется. И времени совершенно нет – два журнала «Вестник отоларингологии» лежат нераспечатанными. И с чего это я вдруг так увлеклась музыкой постмодерна?
В темноте закрытого кухонного шкафчика единорог преданно смотрит на свою даму. А дама одобрительно через деревянную дверцу – на меня.
Двоечник
Колька Игнатьев снова разругался с родителями. Он натянул куртку, надвинул на лоб капюшон, выскочил на лестничную площадку, яростно хлопнув дверью, и с грохотом сбежал по ступенькам к парадному.
На улице шел дождь. Капли стучали по капюшону, задавая правильный ритм, помогая упорядочить мысли. Он зашел в булочную, выбрал теплый бублик с маком и съел, потом постоял в очереди в кассу кинотеатра, купил билет и зашел в зал. По крайней мере, там было тепло и сухо.
Журнал он смотрел внимательно, а когда началось кино, быстро потерял нить – кто и зачем стреляет и от кого герой убегает, перепрыгивая с вагона на вагон. Колька думал о своем, и мысли эти были неторопливы и приятны. Сеанс кончился, и Колька пошел домой успокоенный.
Родители уже легли. Он быстро проскочил в свою комнату, разделся и нырнул в постель. Сон уже почти накрыл его, когда Колька почувствовал, что мать сидит на его постели и гладит Колькину нестриженую голову.
– Миленький! – шептала мать. – Что же
