Между матросами - Константин Михайлович Станюкович
— Так как же, Ефимка? выходит: обнадежил товарища, а теперь, брат, на попятный, а? — проговорил он, отставляя ногу и покручивая усы, чтобы показать свой перстенек с фальшивым камнем, купленный за шиллинг в Сингапуре[24].
Аксенов поднял глаза и оглядывал франта-матроса, несколько подавленный его великолепием.
— Я ведь сказывал тебе: Федосеич не велит! — уклончиво отвечал молодой матрос, не без зависти любуясь блестевшим на мизинце у Леонтьева кольцом.
— Не срамись. Ефимка, право не срамись! Начальник он тебе, что ли, Федосеич? Разве ты малый ребенок, что не смеешь без Федосеича?.. У тебя, кажется, свой рассудок есть… Дай, голубчик, ведь ты обещал? — заискивающим тоненьким голоском упрашивал Леонтьев в то время, как плутоватые глаза его бегали по сторонам.
— Федосеич не велит! — с упорством повторил Аксенов.
— Вот зарядил: Федосеич, да Федосеич! Ты и не сказывай ему, что дал, ежели уж ты так боишься своего Федосеича… Будь приятелем — дай.
— Не проси лучше…
— Так ты взаправду не дашь мне доллера, Ефимка? — спросил Леонтьев, неожиданно меняя тон.
— Сказано тебе; Федосеич не велит. У него и деньги.
— Так после этого ты хуже свиньи, Ефимка! Ужо погоди — вспомнишь!
— Ты чего грозишься-то? Ты прежде мои два доларя отдай.
— Два «доларя»? — передразнил Леонтьев. — Ах, ты деревня неотесанная! — продолжал он, презрительно оглядывая молодого матроса. — Подождешь ты свои два «доларя», ежели ты такую подлость сделал с человеком! Где у тебя расписка, а? — с наглой усмешкой прибавил Леонтьев и отошел прочь, окончательно смутивши молодого матроса.
— Первая вахта становись во фрунт! — прокричал вахтенный унтер-офицер.
Матросы пошли строиться. После проверки скомандовали садиться на шлюпки, и через несколько минут баркас и катер, полные людьми, отвалили от борта клипера. По обыкновению, разодетый в пух и прах, боцман Щукин сидел на баркасе на почетном месте, весело пуча глаза и деликатно придерживая двумя пальцами клетчатый носовой платок. На баркасе он сбросил свою суровость и не играл в начальника. Обращаясь к сидевшим рядом матросам, он дружелюбным, товарищеским тоном рассказывал о достоинствах английской водки и, между прочим, приглашал Федосеича попробовать этого напитка вместе.
Однако Федосеич отказался и во всю дорогу сосредоточенно молчал.
VІ
К вечеру баркас и катер шли к клиперу, возвращаясь с берега. Приближаясь к судну, шумные разговоры и смех стихли. Шлюпки пристали, и началась высадка. Слегка пошатываясь, выходили подгулявшие матросы на палубу и поскорей пробирались на бак, где шумно делились впечатлениями с остававшимися на клипере. Нескольких пришлось подымать на веревке и в бесчувственном состоянии уносить на палубу и окачивать водой. Наконец, поднялся по трапу и Щукин, поддерживаемый сзади двумя более трезвыми товарищами, и при свете фонарей предстал в самом жалком и истерзанном виде. Лицо старого боцмана было в кровавых подтеках, один глаз вздут, рубаха изорвана, и от шелковой косынки висели одни клочки.
Хотя боцман был очень пьян, однако, при входе на шканцы, он приложил руку к виску, отдавая честь, и пролепетал: «Честь имею явиться!» Затем его отвели в каюту и уложили.
Офицер, ездивший на берег с командой, доложил старшему офицеру, что боцмана, сильно избитого, привели на пристань Федосеев и еще два матроса и объяснили, что нашли его в таком виде, случайно зайдя в кабак. Василий Иванович попросил доктора осмотреть Щукина. Скоро Карл Карлович вернулся и объяснил, что хотя боцман и «поврежден», но переломов нигде нет, и через день-другой он отлежится.
Тогда Василий Иванович велел позвать Федосеева.
Старый матрос явился в кают-компанию несколько раскрасневшийся от выпитого вина, но держался он на ногах твердо. Он подтвердил старшему офицеру то-же, что сказал и гардемарину.
— Кто-же мог избить боцмана? — спросил Василий Иванович.
— Должно, боцмана помяли англичане, ваше благородие! — тихим и спокойным голосом отвечал Федосеич.
— Какие англичане?
— С купеческих судов англичане, ваше благородие. Их тут есть…
— Почему ты думаешь, что англичане?
— Мы видели, ваше благородие, что Нилыч с ними раньше связался пить. Верно опосля и разодрались…
Василий Иванович покачал головой и отпустил Федосеича.
На следующее утро Василий Иванович сам заглянул в каюту боцмана. Щукин лежал пластом. Все лицо его было обложено компрессами.
При виде старшего офицера, старый боцман вскочил.
— Лежи, лежи, Щукин. Где это, братец, тебя так изукрасили?
— Не припомню, ваше благородие! — хмуро отвечал боцман.
— Федосеев сказывал, что ты с англичанами дрался?
Боцман на секунду вытаращил удивленно глаза, но вслед за тем с живостью проговорил:
— Дрался, ваше благородие!.. Виноват…
Василий Иванович сразу догадался, что на англичан взвели напраслину, но дальнейших расспросов не продолжал и ушел, пожелав боцману скорей поправиться и впредь с англичанами не драться.
Щукин отлеживался целый день. Был уже вечер, когда в каюту к нему вдруг шмыгнул Леонтьев.
— Кто здесь?
— Леонтьев, Матвей Нилыч!
— Тебе что? — сердито спросил боцман.
— Я, Матвей Нилыч, пришел доложить вам, по секрету, потому, как я завсегда уважал вас и кроме хорошего ничего от вас не видал… Я знаю, кто это с вамп так подло, можно сказать, поступил. Я, если угодно, свидетелем под присягу пойду… Это Федосеев всему зачинщик… Я сам слышал, Матвей Нилыч, как он…
— Подойди-ка сюда поближе! — перебил его Щукин.
И когда матрос приблизился, боцман вдруг поднялся с койки, и со всего размаха закатил здоровую затрещину Леонтьеву, никак не ожидавшему такого сюрприза.
— Вот тебе подлецу по секрету! Ах, ты мерзавец этакий!.. С чем подъехал!
И грозный боцман, охваченный негодованием, снова поднял свой здоровенный кулак, но Леонтьев благоразумно поспешил исчезнуть.
— Ишь ведь, подлый! — прошептал боцман, опускаясь на койку.
После происшествия в Гонконге, Щукин, по словам матросов, стал гораздо «легче на руку». Он дрался редко и если дрался, то с «рассудком». Ругался же он по прежнему мастерски и нередко восхищал самих обруганных матросов неожиданностью и разнообразием своей ругани.
С Федосеичем оп был в хороших отношениях, и они нередко вместе пьянствовали потом на берегу. За то Леонтьеву доставалось-таки от боцмана. Слух о поступке франта-матроса сделался известным, и вся команда относилась к ному недружелюбно.
VII
Несколько лет тому назад я жил летом в Кронштадтской колонии, близь Ораниенбаума.
Гуляя как-то вечером, я зашел на Ключинскую пристань полюбоваться недурным видом на море. Там дожидался щегольской катер с военного судна, а на пристани стояла группа матросов, в белых рубахах, среди которой выделялась чья-то низенькая коренастая фигура в измызганном, оборванном куцем пальтишке.
— …А ты думал как?.. Меньше как по двести линьков у него,
