Когда Джонатан умер - Тони Дювер

Серж не был тем, кого можно любить – не был свободным и рациональным человеком, выбиравшим место и нежность в меру своих собственных требований. Он был всего лишь дитя, чей владелец мог его одолжить или сдать на хранение. Барбара никому не принадлежала, как и Джонатан, но Серж принадлежал. Значит, его не существовало; чувства, которые он внушал или испытывал, тоже не существовали. Думать, что он живой, слушать его, следовать за ним взглядом – было нелепой ошибкой. Он никогда не покидал своего манежа там, внизу, у ног тех, кто наблюдал за всем происходящим и за существом, запертом в нём. И хоть этому пленнику и разрешалось путешествовать, и он был виден, вызывая улыбки и вожделение, но против всего этого у его хозяев был поводок – полицейские бумаги, юридические и коммерческие документы, которые доказывали, что он был собственностью – что он не был самим собой.

Эти факты мучили Джонатана. Он не имел представлений о детстве. Его воротило от всего, что связывали с этим понятием. Ему Серж казался совершенным существом, не таким как остальные, но и не хуже других. Мужчина, который старел бы, как и все, но поначалу медленнее. Он станет старше – это ерунда по сравнению с редеющими волосами и морщинистыми губами, дряблой грудью, законодательным голосом, толстым задом, коматозной дремотой или тяжёлой усталостью от ложного существования, которая, когда наступает зрелость, отягощает конечности и ослабляет их действие. Ещё много лет Серж (но не Джонатан) останется самим собой, солнечный, совершенный, целостный, и смерть не властна будет над ним.

Вот почему в детстве Джонатан чувствовал силу вкуса, уверенность прикосновений и удовлетворённость, которых позже ему не хватало. Но слово «ребёнок» предписывало прямо противоположное и делало щедрое детство Сержа кошмаром – точно так же, как лицо подростка, безграничное в своих возможностях, становится кошмарным, когда мы видим его в тюремной камере, в семейном кругу, в банде хулиганов, в шеренге школьников или рабочих. Тот же самый приговор об уничтожении был вынесен Сержу, его чувствам, его мыслям и безграничным энергиям его тела.

Подавленный, Джонатан решил уйти в сторону. Для этого мальчика он решил быть слугой, не посмев стать даже очевидцем. Он мыл посуду и стирал, он готовил, драил сортир, он прибирался, делал покупки, он позволял обнимать себя, предлагал свою наготу, свой секс, свой сон и соблюдал то робкое великолепие, то воздушное царство мальчугана, которым они наслаждались, будто завтра никогда не наступит. Но не могло быть иного завтра, кроме возвращения Барбары – покровительницы и непреклонной хозяйки своей любимой собачки по имени Серж.

Старуха вышла поливать, когда солнце уже не светило на её грядки. Было пять или шесть вечера. В воздухе витали запахи ужина, который готовил Джонатан. Сержу тоже хотелось полить маленькую клумбу цветов в траве или саму траву. Но здесь солнце уходило медленнее, чем по ту сторону забора, медленнее тая в позолоте. Серж терпеливо ждал. Лейка, которую он держал в мокрой руке, оттягивала плечо. Он наблюдал, как на молодых побегах языки солнечного света поглощаются тенью, и он уже воображал себе влажные запахи, капли воды на земле цвета дерьма – коричневой и блестящей, зернистой с крошечными камешками, омытыми водой. За ширмой из вьюнка, раздался голос соседки:

– Поливаешь, значит?

Должно быть, она улыбалась, наблюдая за его работой, Серж отчётливо это представлял. Он ответил: – Да, поливаю. Он говорил спокойно и вежливо, будто с матерью. Он принюхался, пытаясь разобрать среди испарений земли и растений, что у старухи будет на ужин. Он ничего не почуял и не осмелился спросить. Все эти овощи и куры, георгины и подсолнухи сбивали с толку. Её лейка была древнее, чем его, но зато куда больше.

– У тебя есть кролики? То есть у вас, – сказал Серж, запоздало вспомнив о вежливости.

– Кролики? – переспросила женщина, – есть жирная крольчиха, у неё четыре малыша. Хочешь посмотреть? Когда польёшь, мы пойдем их смотреть.

Поскольку Джонатан был рядом, его также пригласили в сад, где он никогда раньше не бывал. Клетка для кроликов находилась с другой стороны, возле помойки, где висело на верёвке белье, и поднималась люцерна. – Глянь на эти ягоды, – прошептал Джонатан, указывая на пучок жёстких побегов, на которых, набухшие, как чернильные орешки, свисали крупные бледно-зелёные шары пронизанные тёмными прожилками. (Это был крыжовник.)

– Они очень твёрдые… ну, вот он мой сад, – пояснила женщина, – у меня зубов нет, если хочешь, собери малышу… они ещё не очень спелые. Значит, тебя зовут Серж?

…Ах, вы подслушивали! – воскликнул Серж, невольно рассмеявшись. Джонатану почудилось в нём что-то кокетливое, в этих очаровательно блеснувших клычках, которых он раньше не замечал.

– Ничего не поделаешь, иногда вас бывает слышно.

– А почему она одна в клетке, эта крольчиха?

– Они едят своих малышей, дорогой, это просто ужас, их ни за что нельзя оставлять вместе.

– Она, правда, их съест? Не может быть, это, наверное, крысы делают, – предположил Серж. – Она не может!

– Ну надо же! От горшка два вершка, а лучше других знает. Я тебе говорю: всех до единого сожрёт!

– А те остальные, тоже едят малышей?

– Ах, другие, ну, иногда могут, да. Погоди, я достану тебе одного.

Серж ловко схватил молодого кролика, бело-рыже-коричневого и стал тискать его почти совсем по-девчачьи. Ему очень хотелось пустить его на землю, он предвкушал, что с таким животным можно славно побегать наперегонки.

– Пахнет соломой, – сказал он. – Приятно пахнет. Это солома!

– Да, пахнет кроличьим помётом, смотри, не запачкай рубашку, – сказала женщина.

У Джонатана возникла дурацкая идея купить этого кролика. Это оказалось непросто. Он ничего не стоил сам по себе, но старуха была слишком горда, чтобы продавать его по цене взрослого животного, которого можно убить и приготовить.

– Пусть это будет платой за люцерну, – настаивал Джонатан. Сделка была заключена с обещанием зелени и капусты в придачу.

– Смотрите, кому повезло! – сказала старуха, поглаживая кролика, глядя Сержу в глаза.– Надеюсь, ты не собираешься съесть его сразу, прямо сырым, не так ли, мой милый?

Ребёнок и зверёк были заняты друг другом, прижавшись носами, оставив этот вопрос без