Николай Наседкин - Завтра обязательно наступит
- Какое глупство! - совсем плаксиво выговорил он. - В порядочном обществе после таких слов за руку не подают. Вы, наверное, есть антисемит!..
Хозяин вскочил со стула, сделал испуганное лицо, заприкланивался, прижимая руку к сердцу, заизвинялся жарко и вроде искренне:
- Простите! Извините, Бога ради, дорогой Иосиф Давидович! Что вы! Какие оскорбления? И какой я антисемит, Бог с вами! Антисемиты, если дословно, это противники семитов, то есть евреев, всех арабов-мусульман и даже эфиопов чернокожих... Ведь это глупство? Глупство!.. А "жид" - это, извините, не национальность, это же обозначение сущности человека, дорогой Иосиф Давидович. И Пушкин незабвенный, и Гоголь, и Чехов, и Достоевский слово "жид" употребляли широко - почитайте-ка их произведения. А им всегда и все руку подавали. Вы, извините, разве не подали бы руки Чехову или Достоевскому?!..
Вдруг Лохов как бы спохватился.
- Впрочем, простите-извините, Иосиф Давидович, куда ж это мы? О чем это мы? Иосиф Давидович, дорогой, вот сидят в глухом черноземном городе два человека - русский и еврей; хорошо сидят и делают общее хорошее дело. Ну, какие могут быть меж нами межнациональные розни-обиды? Между нами могли бы быть лишь заветные обиды-недоразумения - извините за каламбур. То есть, если бы один из нас жил по ветхозаветным законам - ну, там: око за око и прочее... А второй бы придерживался новозаветных заповедей Христовых, дескать, подставь левую щёку, если уже получил по правой... Причём, извините драгоценнейший Иосиф Давидович, при такой ситуации тому, кто чтит Ветхий Завет, жить-существовать намного прибыльнее и вольготнее, а второму - совсем наоборот... Не так ли?
Иосифу Давидовичу очень, до крайности уже не нравилась вся эта двусмысленная щекотливая болтовня с каждой рюмкой всё больше и больше пьяневшего парня.
- Я имею интерес видеть-знать гарантии, за которые вы говорили, - уже до неприличия плаксивым тоном оборвал он потенциального компаньона.
- Простите, простите! Вот они, - обвёл Лохов вокруг себя рукой. - Я оставляю вам в залог эту трёхкомнатную квартиру стоимостью примерно в тридцать тысяч долларов и самое дорогое, что у меня есть - Баксика и Марку...
Кот и такса, услыхав свои валютные клички-имена, приоткрыли со сна мудрые свои зенки...
Что ж, квартира - это весомо.
4
Тот чёрный для Лохова день - был предпраздничным, канун православного Рождества.
Конечно, тут он сам виноват: забыл, что начался год Крысы, не сосредоточился, не напрягся. Народу в магазинчике, как и водится в такой канунный день, - невпроворот. Шум, толкотня. Часов около одиннадцати к прилавку протиснулся мальчик-салапет лет семи: чёрные кудряшки из-под вязаной шапочки, глаза большие тёмные туманятся слезой, лицо жалобно-плаксивое.
- Дяденька! - всхлипывая, сказал он. - Дяденька! Нас сегодня раньше с занятий отпустили, а мамки дома нету. Дяденька, можно я у вас балалаечку оставлю? А то с ней гулять - она мешает. А мама когда в обед придёт - я обратно заберу. Мы здесь рядом живём, в 12-этажке...
Чудной мальчишка! Обычно такие карапузы со скрипочками в кожаных футлярах ходят, а тут - балалайка в целлофановом мешке-чехле: старенькая на вид, неказистая...
- Извини! А где ж ты учишься, в колледже, что ли? - усмехнулся добродушно Лохов, принимая инструмент.
- Нет, в лицее! - крикнул, уже убегая, повеселевший вундеркинд.
Странно, музыкальные школы вроде бы в колледжи искусств, а не в лицеи переиначили?.. Впрочем, какал разница! Народу всё прибывало, денежки текли в кассу ручьём - отвлекаться некогда. Лохов приткнул балалайку в угол и тотчас же забыл о ней.
Примерно в половине двенадцатого его отвлёк от торговых хлопот пожилой солидный мужчина в дублёнке, пыжике и в фотохромных затемневших очках. Он углядел балалайку, почему-то чрезвычайно заинтересовался ею, попросил показать. Лохов решил сразу, что любопытствующий господин - иностранец. Так оно, в общем-то, и оказалось. Посетитель обнюхал балалайку со всех сторон, не снимая очков, осмотрел-изучил её и, подозвав Лохова, выдал хохму: я, мол, намерен купить-приобрести эту балалайку за пятнадцать миллионов рублей...
Само собой, Лохов рассмеялся, сказал, прикланиваясь, пять "спасиб" за милую шутку, но господин, оказывается, не шутил. Он был чрезвычайно взволнован, взялся брызгать слюной и предлагать двадцать миллионов, стараясь, чтобы разговор их не слышали покупатели. Он торопливо начал объяснять, что сам жил когда-то в Советском Союзе, теперь владеет в Германии то ли музеем, то ли выставочным залом и вот приехал в Россию за экспонатами для своего музея, узнал-прочитал в Москве про бесценные балалайки чернозёмного мастера Нумерова, этого русского Страдивари, примчался специально сюда, на его родину, уже целях две недели безуспешно ищет, и вот - такая фантастическая удача!..
Лохов старался внимательно слушать, но его то и дело отвлекали требовательные окрики-вопросы посетителей. Между тем этот иностранный музейщик вынул из кармана дублёнки "Комсомолку"-толстушку, начал совать Ивану под нос. Вдруг Лохов всеми фибрами души понял-осознал, что судьба подбрасывает ему уникальнейший шанс. И для начала надо хотя бы вникнуть в суть этого шанса. Он, жарко извиняясь и хлопая себя ладонью в грудь, выпроводил орущих покупателей, запер стеклянную дверь, схватил газету. Там была ну очень интересная заметка-информация о барановском балалаечных дел мастере прошлого века Нумерове, сообщалось, что в "живых" осталось не более десятка инструментов, сделанных его золотыми руками, и недавно одна такая нумеровская балалайка ушла на аукционе Сотбис за тридцать тысяч долларов...
Господи Иисусе! Лохов присел на стульчик, озабоченно почесал свою вытертую в поисках рифм проплешину, потом взял драгоценную-бесценную балалайку на колени, словно грудного ребёнка покачал и грустно признался, что продать её не может... Но темпераментный иностранец сорвал свой пыжик, выставив вспотевшую лысину-плешь более солидную, чем у Лохова, и начал уговаривать-убеждать ещё более жарко со скоростью примерно триста слов в минуту. Да, да, он отлично понимает, что молодой человек про музей не верит, но это так!.. А если и не так, то самому молодому человеку всё равно самолично балалайку на аукцион не вывезти! И двадцать пять миллионов рублей (пять тысяч баксов!) - это очень хорошие деньги и без всяких нервных хлопот!.. Пусть молодой человек подумает до завтра, посоветуется с родными...
Лохов за это ухватился. Конечно, прямо вот так сразу, в одночасье стать отпетым мошенником нелегко, а тут есть-существует возможность сохранить более-менее честную мину при жульнической игре.
- Да, да! Спасибо! Извините! Но приходите завтра. Завтра утром я вас жду и обещаю: скрипка... то есть, тьфу, балалайка эта будет ваша за... за...
Пыжик веско подтвердил: за двадцать пять российско-ельцинских лимонов...
Это ж целое состояние!
* * *
Да, вот он шанс!
Уж шанс так шанс... А какой получится подарок Ане не только на Рождество, но и к девятой годовщине со дня их первой встречи. Всё, они выкупятся окончательно на волю, бросят к чертям собачьим это торгашество будет возможность приискать работу по душе, подучиться где-нибудь. А главное - хоть какое-то время не думать о куске хлеба, закончить работу над новым сборником стихов и издать его хотя бы небольшим тиражом за свой счёт, арендовать зал для персональной выставки Анны...
Впрочем, стоп! Чего раньше времени мечтать, пора и действовать.
И Лохов развернул такую бурную деятельность, что не успевал вытирать пот со лба и лысины. Он вдохновенно начал-взялся изменять-переворачивать свою судьбу. Сперва он вычистил полностью кассу: почти миллион. Иван опрометью бросился домой, умолил Анну, толком ничего не объясняя, дабы не испортить сюрприза, доверить ему семейную заначку-кубышку. Там оказалось полтора миллиона. Что ж, пришлось пойти и бухнуться в ноги госпоже Елизаровой. Ей Лохов, разумеется, вообще ничего объяснять не стал, лишь поклялся головой, что завтра же вернёт и этот долг с процентами, и весь прежний до последней копеечки. Свояченицу плешивая голова зятя не шибко привлекла, буркнула, чтобы расписку под залог своей доли квартиры написал. Иван, конечно, настрочил...
Когда он, взмыленный, прискакал к "Елизаровскому", там на крыльце уже нетерпеливо ждали его мальчишка-балалаечник и его маман - молодая симпатичная дамочка со светло-серыми глазами и русой косой-хвостом из-под норковой шапки. Лохов, извиняясь и прикланиваясь, впустил их, запер дверь, вывесил табличку "Перерыв" и такую чушь забормотал-заканючил - у самого уши освеколились: и жена-то у него страстная меломанка, и давно-то она именно о такой старинной и звонкой балалайке мечтала, и вот зашла к нему в магазин да увидела, и купить-то для неё за любые деньги эту балалайку приказала, и ко всему прочему завтра годовщина их свадьбы... Иван наивно надеялся, что когда мамаша вундеркинда услышит предлагаемую цену (семь с половиной миллионов!) она очумеет от радости, но та лишь ещё больше построжела. Видно, почуяла неладное.
