Николай Лейкин - Мамка-кормилица
— Вотъ Еликанида потребовала непремѣнно калача къ обѣду, и я балую ее, посылала за калачомъ. А къ калачу велѣла дать ей малиноваго варенья. Это замѣнитъ ей булку съ патокой, которой она такъ хотѣла.
— Я, барыня, ничего не хотѣла. А ѣшь-ѣшь все одно домашнее, такъ захочется и гостинца изъ лавочки, — отвѣчала мамка.
— Какой-же это гостинецъ булка съ патокой! — снисходительно замѣтила Колоярова.
— Сама купила, на свои деньги купила, такъ ужъ и это много значитъ. Сама… Вотъ что лестно. Я, барыня, только что въ серебрѣ-то хожу, да ѣмъ на серебрѣ, а вѣдь жизнь моя самая каторжная, словно въ тюрьмѣ. Сидишь, сидишь иногда въ заперти, а въ голову тебѣ такъ и лѣзетъ: „а что не убѣжать-ли мнѣ?“
— Что ты говоришь, Боже мой, что ты говоришь! — трагически произнесла Екатерина Васильевна. — Вотъ ужъ на тюрьму-то не похоже. Въ твоемъ распоряженіи квартира изъ двѣнадцати комнатъ, по которымъ ты можешь ходить.
— И все-таки подъ присмотромъ. Со всѣхъ сторонъ кляузы… Чутъ что скажешь — стѣны слышатъ. И одна, одна, одна. Вы мнѣ не подруга, мамзель тоже не подруга… Вѣдь изъ-за этого въ лавочку меня потянуло, чтобъ съ простымъ народомъ повидаться.
— А это-то и не годится. Это было-бы преступно съ твоей стороны. Тебя холятъ, нѣжатъ, чистятъ, моютъ, а въ лавочкѣ простой народъ изъ подваловъ и съ чердаковъ, гдѣ свили себѣ гнѣзда разныя заразныя болѣзни, и ты можешь занести ихъ Мурочкѣ. А заразится и умретъ Мурочка? Вѣдь я съ ума сойду.
Еликанида слушала, ѣла и вдругъ спросила:
— Барыня, нельзя-ли мнѣ какъ-нибудь пирожка съ капустой? Утробой хочется.
Колоярова сдѣлала гримасу.
— Это грубо, грузно для тебя, развиваетъ газы въ желудкѣ и дѣлаетъ отрыжку, — сказала она. — Но чтобы поразнообразить тебѣ столъ — я вотъ что тебѣ предложу. Это блюдо изъ твоего списка и давно тебѣ не подавалось. Хочешь разварную телячью головку съ черносливомъ?
— Охъ, нѣтъ, барыня! Увольте. Знаю я, что это такое… Увольте! — замахала руками мамка. — Тогда ужъ лучше простой бикштесъ съ огурцомъ…
— Нельзя тебѣ огурца. Выбирай что-нибудь другое…
— Тогда купите мнѣ валдайскихъ баранокъ. Это наши родимые. Я вѣдь сама валдайская.
— Выдумала тоже! Гдѣ-же это я буду тебѣ разыскивать валдайскихъ баранокъ!
— А подъ Невскимъ, барыня, въ рынкѣ. Гдѣ продаются кнуты, веревки и валенки, тамъ и валдайскіе баранки есть. Валдайскіе колокольчики продаются тамъ и валдайскіе баранки.
— Простыхъ баранокъ я тебѣ велю купить, — согласилась Колоярова.
— Не то, барыня. Наши лучше. Наши валдайскіе такъ хорошо мужикомъ пахнутъ, — сказала Еликанида и такъ красиво улыбнулась, что слушавшій ее Колояровъ невольно залюбовался ею.
Онъ пришелъ, чтобы сдѣлать мамкѣ „разносъ“ за попытку ея прокатиться на извозчикѣ по Невскому, но тутъ окончательно спасовалъ передъ ней.
„Вѣдь какая красота-то! — думалъ онъ, мысленно раздѣвая и одѣвая мамку и прикидывая ей другой костюмъ. — Если ее одѣть въ платье со шлейфомъ, при декольте, слегка напудрить волосы и научить откидывать ногой шлейфъ, какъ откидываютъ его француженки — какая-бы это прелесть была! Хороша! И сложена прекрасно… — мелькнуло у него въ головѣ. — И какая наивность! Простота. Баранки мужикомъ пахнутъ! — восторгался онъ мамкой. — Мужикомъ пахнутъ… Вѣдь это значитъ — мужчиной. Это показываетъ на ея страстность“.
Онъ походилъ по дѣтской, попыхивая дымкомъ сигары, заглянулъ на мирно спавшаго въ кроваткѣ, закутаннаго въ пеленкахъ Мурочку, и мысленно прибавилъ:
„Но эта страстность опасна для ребенка. Она назрѣла… она готова… Ей стоитъ только прорваться, и тогда ее не удержишь. Надо слѣдить за этой мамкой, надо, какъ говорится, смотрѣть въ оба“.
Мамка доѣла клюквенный кисель и говорила:
— Вотъ кисель я люблю… Киселя я сколько угодно и каждый день готова ѣсть.
Екатерина Васильевна встала и отвѣчала:
— А между тѣмъ крахмалъ тебѣ нельзя рекомендовать съ легкимъ сердцемъ. Жиры и крахмалъ надо вводить въ тебя осторожно. Вотъ казеинъ — дѣло другое. Ты любишь творогъ?
— Обожаю, барыня.
— Ну, вотъ я велю тебѣ завтра дать на сладкое творогъ съ сахаромъ.
Колояровы вышли изъ дѣтской. Колояровъ былъ все еще подъ обаяніемъ мамки Еликаниды.
„Хороша! Дьявольски хороша, чортъ возьми! — думалъ онъ. — Если-бы она не кормила моего сына“…
Онъ улыбнулся и покрутилъ головой.
— И хорошо ты сдѣлалъ, Базиль, что не обратился къ ней съ выговоромъ, — сказала ему супруга. — Дѣлать нечего, надо кое-чѣмъ поступиться изъ ея режима. Она скучаетъ у насъ и какъ-бы въ самомъ дѣлѣ не надумала бросить Мурочку. Сейчасъ, передъ твоимъ приходомъ, она сказала мнѣ: „что-жъ, барыня, если ужъ я такъ для васъ неладна, то подумайте и разсчитайте меня“. Вѣдь это будетъ ужасъ что такое, если она броситъ Мурочку!
VIII
Колояровъ, боясь обезпокоить жену, такъ и не сообщилъ ей, что мамка Еликанида принимала въ кухнѣ земляка, являвшагося къ ней съ письмомъ изъ деревни, но тѣмъ не менѣе надъ ней былъ учрежденъ строжайшій надзоръ, изолирующій ее не только отъ свиданій съ знакомыми, но даже отъ случайныхъ встрѣчъ съ чужими мужчинами на улицѣ. Гулять съ бонной по улицѣ мамка больше не ходила. Бонна наотрѣзъ отказалась и кататься съ ней вокругъ Таврическаго сада, какъ предполагала вначалѣ Екатерина Васильевна, но мамку начали возить кататься на лошади Колояровыхъ въ сопровожденіи горничной Даши. Дабы привлечь Дашу окончательно на свою сторону и сдѣлать ее строгимъ Аргусомъ Еликаниды, Колоярова подарила Дашѣ свое старое шелковое платье, совсѣмъ мало ношеное, и обѣщалась подарить еще пальто, если Даша будетъ передавать ей всѣ разговоры, которые она услышитъ отъ Еликаниды. Горничная Даша поклялась въ вѣрности барынѣ и стала ѣздить по утрамъ кататься съ Еликанидой по пустыннымъ улицамъ, около Таврическаго сада. Но мамкѣ все-таки нуженъ былъ моціонъ, мускульная работа, и Колояровъ далъ ей свои гимнастическія гири, съ которыми Екатерина Васильевна и заставляла ее продѣлывать передъ обѣдомъ разнообразныя движенія въ дѣтской.
Мамка Еликанида плакала, но все-таки размахивала гирями и прыгала. Дабы пріохотить ее къ гимнастикѣ, ей съ разрѣшенія доктора была подана разъ къ столу селянка на сковородкѣ изъ кислой капусты и ветчины, которую она такъ хотѣла и просила.
На одномъ изъ такихъ сеансовъ гимнастики присутствовала и маменька Колояровой, смотрѣла и дивилась.
— Вѣдь вотъ у насъ, когда я васъ воспитывала, ничего подобнаго не было, а были также и мамки-кормилицы, — говорила мать Екатерины Васильевны. — А васъ, дѣтей, у меня было семеро. И вотъ четверо, слава Богу, выросли, повѣнчались и замужъ вышли.
— Тогда былъ вѣкъ другой, мамаша, — оправдывалась дочь. — Да и люди были проще. Мамки тоже были сердечнѣе. А наша мамка Еликанида — да это ужасъ, что такое! Поговорите вы съ ней… О, она особенная. Я мученица съ ней… Да не я одна, а и мужъ… Вы знаете загадку — волкъ, коза и капуста? Какъ перевезти черезъ рѣчку козу, чтобы ее волкъ не съѣлъ и чтобы она капусту не съѣла? Вотъ это точь-въ-точь наша мамка Еликанида. Отпустить ее гулять одну на улицу невозможно. Она будетъ съ каждымъ мужикомъ, съ каждымъ солдатомъ лясы точить или зайдетъ въ мелочную лавочку и нажрется тамъ чего-нибудь самаго вреднаго, въ родѣ соленыхъ груздей. А отпустить ее въ сопровожденіи лакея Павла — что-же это такое будетъ! Вы знаете, маменька, въ нее вся наша мужская прислуга влюблена. Швейцаръ, пожилой человѣкъ — и тотъ… Даже дворники — и тѣ… Всѣ, всѣ, однимъ словомъ.
— Странно… — покачала головой маменька. — Но мнѣ кажется, что тутъ только у страха глаза велики… Очень ужъ ты того…
— Нѣтъ, маменька, вы не знаете. А я ужъ наблюдала за ней. Натирали тутъ у насъ полы полотеры… Ну, что такое полотеры? А она между ними земляка нашла. Зубы скалитъ, глазами блещетъ, а сама — тра-та-та, тра-та-та… Какъ ее выпустишь по улицѣ погулять для моціона? Ну, вотъ искусственный моціонъ и дѣлаю ей съ гирями. Каждый мужикъ для нея что-то въ родѣ того, что для нашихъ музыкальныхъ психопатокъ модный теноръ. Она къ каждому мужику готова броситься на шею.
Екатерина Васильевна удваивала и утраивала надзоръ за мамкой, но это ни къ чему не привело.
Не прошло и недѣли, какъ Екатерина Васильевна поѣхала въ Гостиный дворъ за покупками. Дѣло было передъ обѣдомъ. Сдѣлавъ закупки, она заѣхала за мужемъ въ департаментъ и домой вернулись они вмѣстѣ. Пріѣхавъ домой, Екатерина Васильевна подождала, пока она согрѣлась послѣ мороза, и тотчасъ-же бросилась въ дѣтскую къ ребенку. Мурочка лежалъ въ кроваткѣ и спалъ, а мамки Еликаниды не было около него.
— Гдѣ мамка? — тревожно спросила она бонну.
Бонна улыбнулась угломъ рта и отвѣчала:
— Ушла.
— Куда ушла?
— Можете вы думать, сударыня, въ дворницкую убѣжала. Пришелъ какой-то ея землякъ. Въ кухню его не пустили. Онъ въ дворницкую… Дворникъ увѣдомилъ Еликаниду черезъ парадную лѣстницу, что землякъ ждетъ ее въ дворницкой, и она убѣжала.
