Борис Штейн - Донный лед
Славику это чрезвычайно не понравилось. Ему ничего не могло понравиться, кроме разрешения сейчас же, немедленно вылететь в Улан-Удэ, а оттуда в Омск.
И он заявил совершенно решительно:
- Вы только скажите "да", и завтра в шесть утра меня здесь уже не будет. Ленбамовская машина идет в Нижний...
- Нет, Славик, нет, - тихо, примирительным тоном ответил Зудин. Машина - что, машину мы бы тебе и сами организовали. Но - нет. Нет. Не могу.
- Это все? - яростно спросил Славик.
- Все, - так же тихо ответил Зудин.
Славик выскочил за дверь, и только морозное октябрьское небо слышало, как отчаянно поносил он своего непреклонного начальника.
Зудин же, отойдя в скором времени ко сну, долго ворочался, не находя покойной позы, и жена его Тамара спросила заботливо:
- Что, Гера, за "зеленого мастера" переживаешь?
- Да нет, - ответил Зудин, - не в нем дело.
- А в чем?
- Снимать меня будут - вот в чем! А зря... Лучше меня навряд ли кто сумеет...
Тамара ничего не ответила на это, и правильно сделала, потому что ночь не для того дается усталому человеку, чтобы травить себя трудными разговорами.
И Зудин понимал это и сказал, улыбнувшись в темноте:
- Ладно, не ночной разговор. Давай целоваться...
КАБИНА "КрАЗа"
В кабине "КрАЗа" было холодно: печка долго не могла раскочегариться Сеня, однако, холода не чувствовал. Он вел машину с большим напряжением: не специалист он был в этом деле. Права-то у Сени были, он еще в техникуме получил права, но работать на машине - не работал. А работал Сеня сначала завгаром и, надо честно признаться, исполнял свои служебные обязанности с большим трудом. Человек по натуре абсолютно честный, он никак не мог примириться с некоторыми накладками гаражной жизни. Если кто-нибудь из водителей был в отяжеленном "после вчерашнего" состоянии, Сеня возмущался, стыдил, не пускал на линию. Иногда его уговаривали, и он ставил в табеле "ремонт". И потом страдал от собственной бесхребетности. Иногда возмущение брало верх, и он ставил "прогул", при этом он наживал себе врага и тоже страдал, потому что все ему были, в сущности, симпатичны. Дело осложнялось еще тем, что прежний начальник Светлый как-то не особенно поддерживал Сенино рвение. Светлый был любимцем шоферов и механизаторов. При нем были высокие заработки и серьезные "засосы", на которые Светлый всегда почтительно приглашался, причем умел он и "засосать", и закусить, и компанию повеселить.
На другой день он приходил в гараж и успокаивал Сеню, прогуливаясь о ним по территории, полуобняв и размягчая и без того не слишком твердое Сенино сердце доверительным тоном.
Причем Светлый был непременно чисто выбрит, надушен, источал свежесть, бодрость и доброжелательность, а ни в коем случае не запах перегара. И Сеня, конечно, ставил вместо "прогула" "ремонт". И ему, кроме всего прочего, казалось, что водители над ним посмеиваются.
Светлый был на самом деле темноволосый, высокий, широкоплечий человек, приятно полноватый, наверное, даже красивый, по крайней мере, мехколонновские женщины находили, что он интересный. Когда приходилось туго с планом или когда требовалась срочная работа, чтобы, скажем, не сорвать график мостостроителям или тоннельщикам, Светлый легко поднимал людей на аврал, сам всегда находился на объекте, будь то день или ночь, выходной-развыходной, и механизаторы его не подводили, тем более что он щедро платил сверхурочные. Эти сверхурочные приводили в ужас главного бухгалтера, который справедливо считал, что при нормальной трудовой дисциплине можно было бы обойтись без авралов. Или почти без авралов. Потому что фонд заработной платы трещал по швам.
Однако Светлый умел успокоить и главбуха, и все его в результате любили, а Сеню - нет.
Потом Светлого отозвали в Москву, начальником стал Зудин, человек организованный и требовательный, и Сеня думал, что с Зудиным он, конечно, сработается. Но - не сработался. Зудин послал его в Таловку за стройматериалами - стройматериалов Сеня не достал: он не умел доставать. Потом Зудин посылал его в Иркутск за запчастями - тоже пустой номер. Тогда Зудин прямо заявил, что такой завгар ему не нужен. Подумав, предложил Сене идти в ученики к Воловичу - слесарю по топливной аппаратуре - форсунки регулировать и трубки паять, и одновременно в председатели месткома. Сеня что - Сеня согласился, провели собрание, Зудин подготовил двух-трех выступающих, как-то все весело пошло, и Сеню выбрали.
И стал Сеня предместкома. И стал он специалистом по дизельным двигателям. А шофером - нет, шофером не работал.
Дорога до Нижнего была неплохая, но - много поворотов; шла она где по-над озером, где между сопками петляла. Зимой, когда становится Байкал, по льду всего восемнадцать километров, а по грунтовке - все восемьдесят. Ее недавно отсыпали - три мехколонны отсыпали.
Показался встречный свет. Сеня притормозил на всякий случай и покосился на Варьку: она потихоньку стонала. Ее била дрожь. Хорошая машина "КрАЗ", мощная. Только печка слабовата. В сильные морозы водители паяльную лампу растапливают в кабине - греются.
Встречный оказался мотоциклом с двумя седоками. Кажется, на заднем сиденье сидела женщина. Впрочем, оба - водитель и пассажир - были так закутаны, что ничего не стоило перепутать.
Говорят, до прихода в Бурятию БАМа буряты и тунгусы здесь искренне считали, что мотоцикл - средство зимнее, и если в Ворошиловграде или Воронеже мотоциклисты начинали сезон весной, то в Бурятии - поздней осенью, когда накатывались зимники. И самыми популярными были здесь не чехословацкие марки, а отечественные "Ковровцы", "Восходы" и "ИЖи". А теперь вот дороги отсыпали - можно круглый год раскатывать.
Сеня опять притормозил, потому что проходил поворот. Сеня сильно побаивался поворотов. Дело в том, что один из поворотов на этой дороге получился с отрицательным уклоном, шофера точно знали, а Сеня точно не знал - какой - и боялся любого. Тот поворот отсыпали зимой, мехколонна из Нижнего отсыпала. Что-то они там не учли, потому что весной часть полотна осела, причем, как назло, внешняя часть, и получился отрицательный уклон. На этом уклоне погиб летом Валька Матвеев - водитель бензовоза. Хоронить было почти что нечего, потому что бензовоз взорвался...
Сеня еще напряженней впился в рассекаемую фарами темноту...
- Быстрей, - попросила Варька, - быстрей, твою мать!
- Нельзя быстрей, - объяснил Сеня, - врежемся. Терпи.
И Варька стала терпеть.
Печка между тем мало-помалу разогрелась, в кабине стало почти тепло. Варька успокоилась. Видимо, боль отошла, и она сидела, отвалившись на спинку сиденья, обессиленная и притихшая. Некоторое время ехали молча. Потом Варька нарушила молчание. Она спросила с тревогой:
- Господи, как там Наташка-то?
- Что с ней сделается! - успокоил Сеня. - Фиса с ней.
- Что еще за Фиса такая? - удивилась Варька.
- А новенькая, после техникума, серьезная, в общем. Помнишь, у меня в вагончике сидела, когда ты прибежала?
Варька не помнила.
- А где твой-то? - спросил Сеня, чтобы что-нибудь спросить.
Он слыхал, что Варькин муж подался на золотые прииски. Парень он был злой и норовистый, со всеми в мехколонне успел переругаться, к тому же любил выпивку по-холостяцки, причем во хмелю бывал груб, драчлив и до баб падок. Работал он плотником у Рахимкулова, и что-то, кажется, было у него с Рахимкуловой Любой. То ли было, то ли не было - точно неизвестно, известно только, что Варька "направила" его, и он исчез с горизонта, успев сотворить Варьке будущего бамовца.
Сеня был человеком нелюбопытным, и этих неполных сведений было ему достаточно, чтобы жалеть Варьку в ее положении. И вопрос он задал просто так, для разговора, чтобы не ехать молча.
Сначала Варька вместо ответа извинилась. Она сказала:
- Ты извини, Сеня, что я выругалась, я вообще-то не ругаюсь...
- Что ты, что ты, - закивал Сеня, - я же понимаю...
И выражение лица у него сделалось дружеским, даже родственным, и нос смешно наморщился. Сеня не рад был своему вопросу и с облегчением подумал, что Варька этот вопрос пропустила мимо сознания. Но Варька не пропустила. Она сказала через некоторое время с каким-то отрешенным спокойствием:
- А кто его знает, Сеня, где он, мой-то. А сгинул бы - так и хорошо.
И оттого, что она сказала это не в запальчивости, а спокойно, Сене стало жутко. Сеня видел на своем веку довольно грубости и злости, но чтобы один человек не в запальчивости желал смерти другому человеку - этого Сеня не встречал. И он что-то сказал с укоризной и удивлением.
- Я же, Сеня, не злодейка, - объяснила Варька, - я же добрая была, я же, Сеня, была веселая. Я в деревне в самодеятельности плясала. И пела - у меня, знаешь, голос! - Ее полные губы на отечном лице растянулись в улыбку. - Я, погоди, вот спою тебе. Рожу и спою.
Она замолчала. Дорога в этот момент вытянулась в прямую линию, напряжение у Сени немного спало, пришло даже удовольствие от езды, от мерной, без надрыва работы двигателя, от набегающей и расступающейся тайги. Один раз в свете фар появился заяц. Сеня переключил свет на ближний и дал сигнал. Заяц оглянулся и не спеша, словно бы даже нехотя прыгнул в сторону.
