Булат Окуджава - Приключения секретного баптиста
- Очень приятно, - пробубнил Андрей.
- Значит, вот что, Андрей Петрович, - сказал сосед из тьмы. - Завтра с утречка вы туда? Ну, часика три вам хватит? А после мы встретимся, и вы все доложите. Значит, встретимся мы у вокзала на площади. В двенадцать ноль-ноль.
- Давайте в час, - сказал Андрей.
- Хорошо, давайте в тринадцать ноль-ноль, - отозвался сосед, - вы пройдете площадь к станции, а я навстречу. Сойдемся на середине площади. Я, значит, попрошу у вас прикурить...
- Да? - прохрипел Андрей.
- ...пока буду прикуривать, вы меня и проинформируете... Спокойной ночи, Андрей Петрович.
Андрей заснул под утро. Спал неспокойно и в восемь поднялся. Соседа уже не было. Аккуратно заправленная его кровать не напоминала о вчерашнем. Он наскоро побрился и вышел из гостиницы. Было солнечное утро. Деревья стояли в зеленом пуху. До Америки было далеко. Прохожие не казались жалкими. Предстояла встреча с Настасьей Ковригиной. От этой встречи, видимо, зависело многое. Он готовил себя к ней, но походка его от этого не становилась пружинистой. Что-то мешало распрямиться, выглядеть бравым.
Наконец он нашел районную санэпидстанцию. Это был одноэтажный домик с палисадником. В маленькой приемной сидела некрасивая блондинка. Андрей с тоской оглядел ее.
- Я из областной газеты,- сказал он и протянул удостоверение. - Мы готовим материал, хочу побеседовать.
- Настасья Николаевна сейчас придут, - сказала блондинка, - с нею и беседуйте.
У Андрея отлегло от сердца. Слава богу, подумал он, не нужно охмурять эту выдру. И тут же в комнату вошла королева. Андрей вздрогнул, увидев ее. Это была настоящая парижанка, во всяком случае в представлении Андрея. Она была высока, стройна, хороша и одета не по-малоярославец-ки и смотрела как-то сверху вниз. Это была по-настоящему красивая молодая женщина, ну, может быть, ровесница Андрея, сероглазая брюнетка с аккуратной челкой на высоком лбу, истинная Анастасия! Еще не хватало, подумал он, чтобы она заговорила по-французски...
- Ко мне? - спросила она не очень любезно на чистом русском языке.
- К вам вот из газеты, Настасья Николаевна, - подобострастно откликнулась блондинка.
- Я из газеты, - сказал Андрей как мог небрежно, - мы готовим материал.
Она не удивилась, не вздрогнула. Была холодна и неприступна.
- Что вас интересует?
- Все, - сказал Андрей и многозначительно улыбнулся, - специфика работы, трудности, перспективы...
- Специфика в названии учреждения,- сказала она, - трудностей не больше, чем у других, перспективы расплывчаты.
Он достал блокнот. Она не предложила сесть, всем своим видом выпроваживая незваного гостя.
- Ну и что же? - спросил он, усмехнувшись.
- Ну и все, - ответила дочь эмигранта.
- Понимаете, - сказал он, глядя прямо в глаза этой заграничной штучке, - я ведь не для себя стараюсь. Вам что, не хочется, чтобы о вас было в газете?
- Лично мне это не интересно, - сказала она, глядя на него в упор, но вы спрашивайте, спрашивайте, если у вас есть вопросы, спрашивайте...
- Понимаете, - сказал он обиженно, - такое впечатление, что я вас чем-то обидел... мне ничего не известно о вашей работе, ну, что вы делаете, для чего, как это вообще...
Не за что было ухватиться.
- А вы им микроскоп покажите, - сказала блондинка.
- Ах да,- откликнулась Ковригина,- микроскоп. Пожалуйста,- и жестом пригласила его в соседнюю комнату.
Комната была побольше первой. Несколько шкафов, стол, на нем микроскоп.
- Это? - спросил Андрей.
- Да, это, - ответила она.
"Вот отсюда и нужно тянуть ниточку", - подумал он.
- А как вы работаете с микроскопом? - спросил он.
- Смотрим вот сюда, - она ткнула пальцем. Разговорить ее было трудно.
Он представил на мгновенье, что все же ему удалось ее разговорить, растормошить, и они подружились... Какая женщина!.. И он стал наезжать в Малоярославец или она к нему в Калугу. Она ему нравилась. Она ему очень нравилась. И чем больше она ему нравилась, тем больше он терялся перед ее серыми глазами...
- Как интересно! - сказал он с надеждой. - Как вы в него смотрите?
Она пожала плечами и наладила микроскоп.
- Вы что, и в школе этого не видели? - спросила она.
- Нет, не видел, - соврал он и покраснел и припал к окуляру.
Там, в матовом пространстве, передвигались кружки и палочки, а в дверях стояла дочь эмигранта и разглядывала его с укоризной. Пора начинать, подумал он и спросил, не отрываясь от окуляра:
- Скучный у вас городок?
- Для меня нет, - ответила она.
- Что же вы делаете по вечерам? - спросил он.
- А вы? - спросила она насмешливо.
- Ну, хожу в кино, в ресторан, - ответил он, хотя ни в кино, ни в ресторане не был уже с полгода, - а вы?
- Предпочитаю читать, - сказала дочь эмигранта словно отрезала, и тут же, не давая опомниться: - Ну, посмотрели? Какие еще вопросы?
Вопросов больше не было. Все разбивалось о явную недоброжелательность Настасьи Ковригиной.
- А здесь кинотеатр есть? - спросил он.
- Есть, конечно, - сказала она.
Тогда он выдохнул с отчаянием:
- Давайте вечерком сходим?
Она усмехнулась и ответила жестко, не отводя взгляда:
- Я в кино не хожу.
Как он с нею распрощался, как выскочил из этого кошмара, было не понять. Овеваемый весенним ветерком, он бежал к вокзалу, не спрашивая дороги. Ноги сами несли его. Он семенил с портфелем в руке, маленький и сутулый, счастливый, что благополучно унес ноги. "Дочь эмигранта" звучало как "сын врагов народа".
Ровно в тринадцать ноль-ноль он резко направился через площадь к зданию вокзала. Папироса дымила в руке. Видно было, как сосед по гостинице оттолкнулся от тротуара и пошел навстречу. На самой середине площади они сошлись. Сосед наклонился прикурить, и Андрей торопливо отчитался.
- Все отлично, - сказал сосед, - счастливого пути.
9
Замереть на маминой груди, позабыв все на свете: и Калугу, и горькие годы разлуки, и громад-ные, удивленные зрачки Анны Ильиничны, и серые, отдающие холодом, прекрасные - Анаста-сии, и маленькие, въедливые, карие Сергея Яковлевича, и вчерашнюю войну, и завтрашнюю Америку... Маме он ничего не рассказал. Она была потухшая и выжатая. Восемнадцать лет лагерей и ссылки в один день не перечеркнешь. Это надолго. Стоит взглянуть на нее, как тотчас перед глазами - решетки, сырые стены, колючая проволока и матерщина следователей, и тяже-лый кулак, и конвоир... Мамочка, мамочка, как бы встретить этих людей, нелюдей этих, прикасав-шихся к тебе своими лапами! Где-то ведь есть их тихие квартиры, где ждут их счастливые жены и счастливые дети; где-то мелькают они в заячьих шапках и в кепочках, в сапогах и штиблетах, сухощавые и страдающие одышкой; где-то ведь звучат их оплеухи и вкрадчивые баритоны и истеричные, похмельные хриплые тенора. И сколько бы Андрей ни глядел на мать, всякий раз видел бьющую руку, почему-то в рыжих волосах, и маленькие раскаленные карие глазки, направ-ленные на нее; и ее лицо в уродливой гримасе боли, ужаса и отчаяния... Мамочка, мамочка, что же сделать, чтобы позабыть все это? Как отмыть тебя от унижающих оплеух, плевков и мата?! Мамочка, мамочка!..
Он все рассказал ей, все, кроме глупого фарса со шпионами и Америкой, и она говорила обо всем, кроме того, что пережила за восемнадцать лет. Только и сказала: "Когда этот умер, я поняла, что все переменится..."
Маме дали квартиру, работу. Предложили войти в комиссию по реабилитации. Ехать нужно было на Северный Урал, мотаться по лагерям и освобождать, освобождать, освобождать таких же, как она, избитых, изможденных, потухших.
Три майских дня пролетели незаметно, и Андрей воротился в Калугу. В редакции его сердечно поздравляли с возвращением матери, и те, на кого он еще совсем недавно смотрел с жалостью, снова выглядели нормальными людьми, его товарищами. И Анна Ильинична предложила немед-ленно выпить по глотку за мамино возвращение, потому что она-то уж лучше других понимала ситуацию. И они выпили, и Анна Ильинична, нацелив на Андрея свои громадные печальные глаза, спросила:
- С мамой советовался? Нет? Ничего ей не сказал? Испугался? Ей не до этого. Понимаю, понимаю...
- Да вообще,- сказал Андрей,- надо с этим кончать...
- Ты знаешь, - сказала она, - знаешь, чем может кончиться американская эпопея? Кончит-ся она тем, что тебе предложат следить за близкими тебе людьми... например, за мной...
- Ну уж! - сказал он и покраснел, и тут же вспомнилась роскошная Анастасия Ковригина.
Через месяц позвонил Лобанов, и они встретились. Уже в телефонном разговоре Андрей дал понять, что с ним не пообедаешь, и потому Сергей Яковлевич спросил, встретясь:
- Какая-то грусть в вашем голосе. С матерью-то все в порядке?
- Ну, пока она о вас не знает, у нее все в порядке, - сказал Андрей с невеселой усмешкой.
Лобанов вскинул брови.
- В каком смысле, Андрей Петрович? Надеюсь, вы с нею не откровенничали?
- Да нет, - сказал Андрей, - ее волновать нельзя.
- Вот и отлично, - сказал Сергей Яковлевич, - а грусть у нас откуда?
