Булат Окуджава - Приключения секретного баптиста

Окуджава Булат

Приключения секретного баптиста

Булат Шалвович Окуджава

(1924-1997).

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЕКРЕТНОГО БАПТИСТА

Повесть

1

Вкрадчивый баритон в телефонной трубке осторожно спросил:

- Андрей Петрович?.. Наконец-то я вас разыскал. Здравствуйте, Андрей Петрович. - Голос был незнаком, приятен. - Я приехал из деревни, где вы когда-то работали, и привез вам приветы от бывших ваших сослуживцев...

- Очень рад, - сказал Андрей Шамин, - очень рад. Спасибо.

Три года назад он работал учителем в глухой деревушке. Видимо, его еще помнили. Впрочем, должны были помнить, ибо областная газета, в которой он теперь работал, иногда писала об этой деревне, и имя Андрея Шамина мелькало на полосах.

- Хотелось бы встретиться, Андрей Петрович, - настойчиво проворковал баритон. - Тут кое-что для вас у меня...

- Сейчас или вообще? - спросил Шамин. - Если сейчас, то никак: горячее время. - И засмеялся как мог учтивее.

- Ну, Андрей Петрович, голубчик, вырвитесь на пять минут, - попросил баритон и вроде бы тоже засмеялся очень дружески. - Я ведь, знаете, в двух шагах от вас, в гостинице, уж не откажите...

- Ладно, заходите, - согласился Шамин.

- Андрей Петрович, - сказал баритон смущенно, - видите ли... у меня этот... жарок... Боюсь выходить. Убедительно прошу вас...

В условленное время Шамин был в вестибюле гостиницы. Вестибюль был пустынен. По лестнице медленно сходил человек лет сорока в отличном костюме, невысокий, плотный, в безукоризненной белой сорочке под черным галстуком, розовощекий, мягко потирающий руки, настороженный, улыбающийся. Не деревенский, не деревенский...

- Андрей Петрович? - И протянул сильную горячую ладонь. - Сергей Яковлевич Лобанов. Поднимемся ко мне.- И, не ожидая согласия, отправился вверх по лестнице.

Идти молча было неловко, поэтому Шамин спросил:

- Ну как там все? Что у вас там?..

Сергей Яковлевич покивал улыбчиво, но не ответил.

При их появлении дежурная по этажу почему-то поднялась со своего места, и не успели они подойти к ней, а она уже протягивала ключ от номера.

Шамину показалось, что редакция, из которой он только что вышел, теперь где-то далеко, в другой жизни.

Номер был маленький, аккуратный, нежилой. Никаких посторонних предметов, если не считать небогатого пальто Сергея Яковлевича.

- Ну вот, - сказал Сергей Яковлевич, - располагайтесь. Раздевайтесь, можно повесить сюда...

- Раздеваться я не буду, так как времени у меня в обрез, - сказал Андрей и развалился в кресле. - Так что же вы мне хотели рассказать о моих бывших сослуживцах? Как они там?..

- Нет уж, Андрей Петрович, - с мягкой настойчивостью сказал хозяин номера, - вы уж разденьтесь, пожалуйста, - и улыбнулся по-дружески, - а то выйдете, простудитесь... Давайте ваше пальто, вот так...

Он медленно повесил пальто Шамина на вешалку, затем подошел к двери и повернул ключ.

- Это чтобы нам не мешали, - пояснил он, затем неторопливо устроился в соседнем кресле и протянул Шамину красную книжечку...

- Я уже догадался, - сказал Андрей сухими губами. - Не понимаю, к чему эта таинствен-ность? Как будто нельзя проще...

- Да можно, Андрей Петрович, можно, конечно, можно, - сказал Лобанов мягко, - вы после все поймете... Простите меня за маленький обман, но это в ваших интересах... Все своим чередом, как говорится, - и вдруг стал похож на маминого брата Михаила. Не сводя с Шамина внимательных глаз, сказал: Просто хочу с вами побеседовать...

Андрею было страшно и интересно: он встречал многих сотрудников госбезопасности, но все эти встречи были официальными и сухими, и даже зловещими, а здесь грозы не чувствовалось, вкрадчивая манера Сергея Яковлевича успокаивала, и Андрей поймал себя на том, что с нетерпением ждет этой беседы.

- Видите ли, Андрей Петрович, - сказал чекист тихо, по-домашнему, - вы человек просве-щенный и знаете, какие нынче времена, какая переделка идет в стране... Это вам не тридцатые годы, а пятьдесят пятый... И эта переделка, как вы понимаете, коснулась и наших органов. В них проведена большая чистка, мы избавились от людей, скомпрометировавших и себя, и нашу организацию. Да, много горя испытали советские люди от злоупотреблений всяких мерзавцев, пробравшихся в органы. Теперь наша задача по возможности, насколько это возможно, вы понимаете, насколько это возможно, залечить раны невинных и честных людей, вы понимаете? Залечить и вернуть нашей организации доброе имя...

- Да, конечно, - сказал Андрей с трудом.

- Теперь, - продолжал Сергей Яковлевич, - мы должны заниматься не столько карательной деятельностью, сколько профилактической, вы понимаете?

Андрей кивнул и почувствовал в горле ком.

- Значит, теперь наша задача, Андрей Петрович, по возможности излечить от травм, от страшных моральных травм многих советских людей, которые в течение долгих лет подвергались гонениям, оскорблениям, подозрениям и тому подобному, ну, таких, как вы, например, вы понимаете? Мы хотим, чтобы не на словах, а на деле вы увидели, что времена изменились и что ваша родина снова доверяет вам... Доверяет вам даже свои тайны, вы понимаете? Хочет доверять, вы понимаете?

- Понимаю, - сказал Андрей Шамин, и помимо его воли глаза наполнились слезами.

2

В детстве Андрей Шамин мечтал умереть на баррикаде или в крайнем случае стать бесстраш-ным разведчиком. Но к тому времени баррикад что-то не было, а в разведчики не приглашали. Друзья его отца, такие как Зяма Рабинович, уезжали в европейские страны и в Америку под вымышленными именами и там обучали французских, немецких, бразильских и прочих пролета-риев высокому искусству разрушения несправедливого мира, в котором одни эксплуатировали других,- чтобы переделать мир и чтобы все пошло наоборот.

Его отец, Петр Шамин, вел суровую жизнь партийного аскета, лихорадочно переделывая Россию. Он почти не ел, вовсе не спал, метался по вверенному ему участку, повторяя про себя вслух:

"Давай! Давай!"

Когда приемник передавал речи Сталина, он забывал все кругом, и на его лице выражалось столько счастья и влюбленности, что хватило бы на десятерых.

Семья жила по тем же законам. Андрей учился в школе, знал наизусть имена всех выдающих-ся коммунистов планеты, презирал капиталистов, ненавидел вражеских шпионов, троцкистских двурушников и мечтал погибнуть на баррикаде.

Наконец подошла середина тридцать седьмого года, и вдруг выяснилось, что и его отец не кто иной, как матерый германский шпион и тот самый троцкистский двурушник. Конечно, это было больно и стыдно, тем более, что в пятом классе, где он учился, об этом сразу же стало известно, и на него указывали пальцами. Впрочем, через неделю стало полегче, ибо у большей половины учеников родители тоже оказались германскими, английскими и даже японскими шпионами и диверсантами. Да, стало полегче, как это всегда бывает в коллективе.

Его мать, которую в день ареста отца исключили из партии, кинулась в Центральный Комитет, чтобы объяснить недоразумение, происшедшее с отцом Андрея. Она ходила туда в течение целого месяца. Славные чекисты, на которых с грудного возраста молился Андрей, работали четко и безошибочно и однажды в прекрасную ночь увезли и его мать. "Значит, она виновата тоже", сказал он сам себе, не сдерживая слез.

Тут не мешало бы упомянуть об одном маленьком эпизоде. Андрей проснулся ночью оттого, что чем-то металлическим проводили по батарее центрального отопления. В комнате горела лампочка, за окном стояла ночь. Возле батареи на корточках стоял домовой слесарь Паша и что-то проверял.

- Паша, - спросил Андрей, - ты почему ночью?

Паша обернулся, и Андрей увидел незнакомого человека.

Тут в комнату вошла заплаканная мама, и Андрей понял, что идет обыск. Потом она поцеловала его и ушла, втянув плечи.

В этом эпизоде, в общем весьма ничтожном, был, видимо, некий мистический смысл, ибо он запомнился на всю жизнь.

И вот партия очистила свои ряды от скверны, коммунисты на Западе поздравили своих русских братьев с очередной своевременной победой, и строительство социализма продолжалось.

Конечно, Андрею было трудно. Быть сыном врага народа вообще не легко, а такому, как он, особенно. Потому что, надо же, чтобы именно с ним произошло все это, с ним, знающим наизусть имена всех видных коммунистов на планете и мечтающим умереть на баррикаде. Но он не отчаивался и мужественно преодолевал тяготы, выпавшие на его долю.

Они жили вдвоем с бабушкой на ее маленькую пенсию. Он ходил в рванье, недоедал, но на облупившейся стене над его кроватью висела фотография великого венгерского коммуниста Матиаса Ракоши.

Коммунальный сосед Тяпкин заглядывал иногда в комнату и с опаской спрашивал: "Это кто?" - а услышав, кто это, говорил: "Какой человек! Личность. Замечательно!.. Друг Сталина, говоришь? Ну, слава богу..." Потом Андрей напоминал забывчивому и не очень искушенному в политике соседу, что Ракоши находится в героическом подполье и борется с фашистами. "Да неужели? - изумлялся Тяпкин. - Ну надо же, какой человек! Вот это человек!.."