Павел Нилин - Варя Лугина и ее первый муж
В корпусах еще не было стекол, не было даже оконных рам, когда Варя Лугина пришла сюда. Она пришла прямо из школы.
В институте, куда она хотела поступить, ей сказал знакомый преподаватель:
- Вы простите меня за непрошеный совет, но я должен вас предупредить, что учеба ваша здесь не будет так эффективна, как вы, может быть, хотите. Вы не знаете производства и не знаете жизни. Вы еще слишком молоды. Инженеры со школьной скамьи никогда не бывают хорошими инженерами. По-моему, вам надо сначала познакомиться с заводом. У вас еще все впереди...
Варя поверила этому преподавателю.
Зимой она работала ученицей у монтажников, расставлявших оборудование в заводских корпусах. На субботниках с увлечением возила в тачке теплую, дымящуюся землю и таскала кирпичи.
Она счастлива была, что в строительстве огромного завода, в блещущих на солнце бетонированных его корпусах, есть и ее небольшая доля участия...
На достроенном заводе, где стоит теперь у главного входа швейцар в галунах и летом растут цветы, она работала вначале шлифовщицей. Потом ее перебросили на приемку деталей. Ей наскоро рассказали технический процесс, показали итальянскую карту контроля и, напомнив, что она окончила девятилетку, сказали:
- Учись. Будешь приемщицей.
А как учиться? Она приходила домой расстроенная, просила отчима рассказать ей все, что знает он об измерительных приборах и о таком замысловатом приборе, как микрометр.
Она говорила:
- Ты все-таки, дядя Сеня, автомобили починяешь. Ты должен знать...
- Автомобили, - говорил отчим, - это вещь одна, а микрометр - это вещь другая. Я их сроду в руки не брал, микрометры. А путать людей я не любитель.
Варя должна была доходить до сокровенных особенностей незнакомого ей ремесла почти самостоятельно, почти без посторонней помощи.
Помогать ей стали, когда она уже ухватилась за какое-то звено, уверенно и крепко. Ее заметили. Ее продвигали все дальше и дальше.
Освоив немного приемку штампованных шариков, она перешла контролером в роликовый цех. Здесь только что установили токарные автоматы. Шлифовки еще не было.
Приходилось самой готовить заказы на инструмент, чертить эскизы для постовых контролеров. Приходилось даже рассчитывать на целый год потребность в рабочей силе, знакомиться с нормированием.
Детали приходилось принимать с разных машин. Надо было знать оборудование, знать не только виды брака, но и способы его предупреждения.
В то время контролер был единственным лицом, обязанным защищать весь цех от брака.
И Варя Лугина была таким контролером. Она хотела быть таким. Она спала не больше четырех часов в сутки, не успевала обедать. И мамаша кричала:
- Семен! Это что же такое творится? Девочка погибает. Она тебе не родная, тебе и горя мало. А я-то как страдаю...
- Варя, - говорил Семен Дементьич, встретив падчерицу в краткий промежуток между работой и сном, - пожалей хоть нас, стариков, если ты себя не жалеешь. Зачем ты это самое... не ешь, когда тебя просют? Ну что за глупости, ей-богу! Я тебя прошу...
- Вы с ума сошли? - спрашивала Варя. - Я ведь, кажется, не ребенок...
И разговор обрывался на этом.
Поколению, входившему в жизнь в начале первой пятилетки, были предоставлены большие права. Но и требования к нему были предъявлены большие.
Это поколение участвовало в создании новых, грандиозных вещей в условиях труднейших и часто как будто бы непосильных. Приходилось учиться и работать. И главное - приходилось учиться и работать самостоятельно. Люди взрослели быстрее, чем в обычное время.
В девятнадцать лет Варя Лугина была уже мастером. Она говорила Фомину:
- Папаша, по-моему, ты неисправим...
- Почему?
- Ну как же... Я тебе третий раз говорю - края должны быть свободны, а ты их стачиваешь. Это же брак...
Фомин поднимал очки на лоб, внимательно смотрел на шайбу, потом на Варю. И, осмотрев ее со всех сторон, спрашивал:
- А кто учил тебя на этом станке?
- Ты.
- А теперь ты меня учишь?
- Я.
- Забавно! - говорил старик.
Но все-таки старался не стачивать краев. Ослушаться мастера нельзя.
А Лугина была очень строгим мастером.
Потом ее перебросили на комсомольскую работу. И когда она выговаривала комсомольцу за какой-нибудь промах на производстве, она не просто выговаривала, но могла и показать, как надо делать по-настоящему.
Добряков и до сих пор помнит, как Варя Лугина в свое время "брала его в работу", как он краснел перед девушкой, но ничего не мог возразить. Она всегда была права. И не отсюда ли началось его влечение к этой девушке, закончившееся так печально?
Варя Лугина ушла от него навсегда. Она привыкла все в жизни делать самостоятельно и самостоятельно хотела решить сейчас самый сложный в ее жизни вопрос. Без мужа. Без Добрякова. Сама.
Она пришла к секретарю комсомольского комитета и сказала, что хочет опять пойти на производство: ей тяжело теперь заниматься комсомольскими делами - много беготни, а ей трудно сейчас.
- Почему сейчас?
- Я беременна.
- Как? - секретарь удивился. - Разве ты, Варя, вышла замуж?
- Нет, - сказала Варя. - Я не вышла. И не хочу выходить. Не хочу...
- Ну? - сказал секретарь, еще не зная, что сказать.
Они разговаривали с глазу на глаз. На мгновение в комнате наступила неловкая тишина.
Потом секретарь, оправившись от смущения, заговорил:
- Мне неудобно, Варя. Это вообще-то как будто меня не касается. Это личный вопрос. Но все-таки кто же отец ребенка? Интересно все-таки... Мы свои...
- Один гражданин, - сказала Варя насмешливо, - пожелавший в общем остаться неизвестным...
- Так, так, - секретарь забарабанил пальцами. - И желания отца и матери в общем совпали, чтобы остаться неизвестными?
- Нет, - сказала Варя, улыбаясь весело, - мать известна. Я мать. И вот, как женщина с ребенком, я прошу тебя пустить меня на производство. Мне там легче будет. Не надо бегать. Мне сейчас нельзя бегать...
Дня через три ее желание было исполнено. Она вошла в тот цех, где работает Добряков и где она работала когда-то. Это было утром.
Добряков увидел ее и обрадовался. Она идет к нему мириться. Наконец-то! Он был великодушен, Добряков. Он не хотел напоминать ей о происшедшем. Чтобы замять неприятные объяснения, он решил сообщить ей сразу же, что приглядел в комиссионном магазине материю на весеннее пальто для нее. Называется парижский кастор. Нежно-коричневый цвет, легкий ворс...
Но Варя прошла мимо, не заметив его. Он посмотрел ей вслед. Она шла медленно, в желтых сапожках, в кожанке. Она вошла в конторку.
Из конторки она вышла вместе с начальником цеха. И они пошли меж станков.
- Здравствуй, - сказала она, - товарищ Добряков.
- Здравствуй, товарищ Лугина.
И ни тени иронии. Очень серьезно. Добряков даже с заметным почтением произнес это обычное приветствие.
Лугина обошла с начальником весь цех. Потом подошла к Добрякову.
- Я, - сказала она, - прошу тебя, товарищ Добряков, забыть все, что было между нами. Я работаю здесь мастером...
Добряков не сразу понял, что она хочет сказать. Он сначала подумал, что она просит забыть, что они разошлись, и помнить, что он отец. Он обрадовался вначале...
Но она продолжала:
- Я прошу забыть, товарищ Добряков, что мы когда-то были с тобой в каких-то отношениях. Это надо сейчас забыть...
Добряков наконец понял, в чем дело. Он побледнел. Но утвердительно мотнул головой.
- Хорошо. Я ничего не позволю...
И действительно, он все время держался хорошо.
Лугина здоровалась с ним по утрам, недолго говорила о делах. Иногда советовалась. И в этом нет ничего удивительного. Начальник цеха с ним тоже советуется.
Потом Лугина ушла надолго.
Было известно, что она родит...
После работы Добряков, как обычно, обтирал станок, прибирал инструменты, когда к нему подошла шустрая Катя Потехина.
- Слушай, Добряков, ты к Варе Лугиной как относишься?
Добряков поднял голову.
- А тебе какое дело? Ты чего прилезла?
- Не груби, - попросила Катя. - Я никуда не прилезла. У меня есть поручение от ребят. Дело в том, что Варя Лугина родила и мы собираем на подарок ребенку. Это дело добровольное, кто хочет. Не хочешь - не надо. Ребенок и без тебя обойдется...
Добряков покраснел.
- Ты не тараторь, погоди. - И стал расстегивать спецовку.
Во внутреннем кармане у него лежали в одной пачке документы и деньги. Он вынул из нее сто рублей и протянул Кате. Потом, подумав, дал еще десятку.
- Куда это? - засмеялась Катя.
- Ты же сама сказала - ребенку на подарок...
- Так ты смотри, сколько даешь, - развернула деньги Катя. - Все давали - кто пятерку, кто десятку. Симаков дал пятнадцать рублей. А у тебя, смотри, сотня и еще десятка. Ты что пьяный?
- Не твое дело, - отодвинул ее руку Добряков. - Тебе поручили собирать на подарок - ты собирай. А это не твое дело - разглядывать, кто сколько дает. Может, я и две сотни дал бы, но у меня с собой нету...
