Андрей Зарин - Казнь
– Мерзавец! – крикнул Николай. – Я бы убил его! – И, оставив в недоумении Силина, он быстро пошел к реке. Но на пути ему попался Захаров. Терзаемый ревнивыми подозрениями, он раньше срока возвратился со службы.
Оба взволнованные, они рассеянно поздоровались друг с другом.
– Гулять идете? – спросил Захаров.
– Гулять!
– А я жену провожать. По Волге прокатиться хочет.
– Завтра едет? – спросил Николай и зло усмехнулся.
Захаров побледнел.
– Завтра? – растерянно сказал он. – Я и сам не знал. Вы откуда это?
– Дерунов завтра едет! – грубо сказал Николай и пошел своей дорогой.
Захаров схватился за голову, потом топнул ногою и быстро побежал к дому. В дверях он столкнулся с рассыльным.
– Тебе чего? – спросил его Захаров.
– Письмо вот; госпоже Захаровой из банка.
Захаров жадно схватил письмо.
– Я передам!
Рассыльный замялся.
– Мне наказывали…
– Молчи! – остановил его Захаров и стал рыться в кармане. – Вот тебе, скажи, что ей передал. Иди! – он сунул в руку рассыльному ассигнацию и быстро рванул звонок. Рассыльный с удивлением посмотрел на деньги, на барина и быстро повернулся назад, зажимая деньги в руке, словно боясь, что его вернут.
Луша отворила дверь и впустила барина.
– Кто? – крикнула из комнаты Екатерина Егоровна и поспешила скрыть охватившее ее разочарование при виде мужа.
– Ах, это ты! – сказала она. – Отчего так рано? Обедать сейчас или подождешь? А я спала все время! Вот жара сегодня; ночью, верно, опять гроза будет!..
Она болтала, чтобы скрыть свою досаду, и, наконец, совершенно сбитая с толку его молчанием, спросила:
– Ты какой‑то расстроенный? Нездоров?
– Нет, здоров совершенно! С обедом подожди! – ответил он жене, не смотря на нее, прошел в кабинет и запер дверь.
Предчувствие беды охватило Екатерину Егоровну. Она прижалась, глазом к замочной скважине, но ключ мешал ей видеть комнату.
Захаров бросил письмо на стол и несколько раз прошелся по кабинету. В письме – конец его мучениям и, может быть, смерть. Он остановился. Наверное, смерть!
Что иначе значил намек Долинина?
Он решительно подошел к столу, разорвал конверт и бегло пробежал глазами. Подпись: «Целую тебя».
Он перечитал письмо снова: «Радуюсь, что твой дурак согласился. Вечером приходи к своей матери; я передам тебе билет. Там же объясню маршрут. Целую тебя»., Захаров тяжело опустился на стул. Разве после этого могут быть сомнения? Смерть! Смерть!
В дверь постучали.
– Обед подан! – раздался голос жены.
Его затрясло. Если он взглянет в лживые глаза этой распутницы, он убьет ее.
– Я не буду обедать, – ответил он глухо и, перейдя к дивану, лег на него. На миг он потерял сознание.
Вспомнилась ему его беззаветная любовь к ней, и стало жалко этой поруганной любви. Именно поруганной. Полюби она другого – было бы легче. Здесь же не может быть и речи о любви. Он стар и безобразен, но богат. Она продалась, продалась, как распутная… Он застонал, схватившись руками за голову.
– Сеня! – послышался тревожный голос за дверью.
– Уйди! – почти простонал он, похолодев от ужаса при мысли, что он должен ее увидеть, что это неминуемо.
– Только не теперь, не теперь, – пробормотал он как безумный, и вдруг нелепая мысль мелькнула в его голове. Он надел шляпу, для чего‑то сунул в карман револьвер, лежавший в столе, и осторожно вылез из окна. Крадучись, как вор, он обошел палисадник и почти бегом пустился к берегу Волги.
– Что с нашим барином? – с тревогой говорила Екатерина Егоровна, смутно чувствуя беду. Луша сокрушенно покачала головою.
– Надо полагать, заприметил что, – сказала она шепотом.
Екатерина Егоровна вздрогнула.
– Но ведь мы вчера помирились?
– А сегодня накатило, – объяснила Луша, – или, может, опять что подозрительное подвернулось!
Екатерина Егоровна беспокойно стала ходить по комнате. Тишина в доме пугала ее.
«Господи, хоть бы он крик поднял!» – думала она, с тоскою и страхом взглядывая на запертую дверь кабинета…
Наконец она не выдержала этого напряженного состояния, бросилась в спальню и через минуту вышла оттуда с накидкой на плечах и в шляпе.
– Луша, – сказала она, – я не могу больше мучиться. Если он спросит про меня, скажи, что я ушла к матери!
Луша вздохнула и сочувственно кивнула головою.
VI
Гром среди ясного неба не поразил бы так Елизавету Борисовну, как поразила нежданная записка от Дерунова.
Сухим официальным тоном он извещал ее, что в среду вечером, то есть сегодня, он занесет векселя Долинину для протеста на завтра, потому что дела заставляют его немедленно, рано утром в четверг, выехать в Петербург.
Елизавета Борисовна собиралась сделать прощальные визиты и теперь сидела одетая, с отчаянием на лице, держа на коленях злополучное письмо.
Из гостиной послышались тяжелые шаги; Елизавета Борисовна едва успела спрятать письмо, как в комнату вошел Можаев.
– Что с тобой? – спросил он с тревогою. – Ты такая бледная.
Она сделала попытку улыбнуться.
– Сейчас пройдет. Вдруг закружилась голова. Это, верно, еще вчерашнее.
– Ты бы прилегла, – участливо сказал Можаев, но она порывисто встала.
– Нет, нет! Я выйду и освежусь!
– На дворе жара.
– Я рассеюсь на людях… – и она пошла к выходу. Можаев остановил ее в дверях, обнял и нежно поцеловал ее холодный лоб.
Она поморщилась и, отодвинувшись от него, вышла из комнаты. Он с улыбкою посмотрел ей вслед.
Она торопилась, словно за нею гнались. «Пусть думают, что хотят», – решила она про себя и твердо направилась в канцелярию губернатора.
– Иван Герасимович Анохов здесь? – спросила она швейцара.
– Так точно!
– Вызовите его на минуту.
В грязной комнате приемной с грязной ясеневой мебелью за большим столом сидел чумазый юноша и яростно водил пером по бумаге; на скамьях вдоль стен сидели несколько человек. Толстый, краснолицый купец икал, приговаривая: «О Господи Иисусе!«Старая женщина свистящим шепотом передавала что‑то своему соседу, юркому господину в изношенном пиджаке, и тот сочувственно кивал ей лысой головою.
Елизавета Борисовна нетерпеливо ходила взад и вперед по комнате, и, когда в дверях показался Анохов, она порывисто подошла к нему. Все присутствующие встали и тоже двинулись к нему гурьбою, но он замахал на них руками.
– Потом, потом, – сказал он и обратился к Можаевой с тревожным шепотом: – Ты зачем? Принесла деньги?
– Вот! – она взволнованно подала ему письмо.
Они отошли к окну, в глубь комнаты. Анохов внимательно прочел письмо, и лицо его побледнело, но через мгновение он пришел в себя.
– Будь покойна, – сказал он решительно. – Я был в конторе Долинина и видел письмоводителя. Он задержит векселя во всяком случае. Только одно: приготовь деньги. Я сегодня же вечером повидаю его – и… завтра утром… Да, да! – он с беспокойством огляделся. – А теперь иди! Здесь неудобно. Что подумают.
Его слова успокоили ее, она улыбнулась. Он, положив письмо в карман, чинно подал ей руку и обратился к остальным посетителям.
Яков Петрович Долинин сидел напротив своего письмоводителя за столом, заваленным бумагами, но делать ничего не мог. Беспокойство за исчезнувшего Николая охватывало его все сильнее. Он знал его порывистый характер, понимал всю драму его души и в то же время холодел при мысли о встрече Николая с Деруновым.
Звякнул парадный колокольчик. Яков Петрович поспешно встал, думая встретить брата, но вместо него в комнату поспешно вошел Весенин и крепко пожал ему руку.
– Яков Петрович, я к вам!
Долинин дружески улыбнулся ему. Он любил этого подвижного человека, у которого деловитая серьезность сочеталась с веселым открытым характером студента.
– Что могу, все сделаю.
– Да вот, – заговорил Весенин, – Сухотин продает нам свое имение. Прокутился, – пошутил он, – только вся суть в том, чтобы до завтра обработать. Он приедет, подпишет, получит деньги – и в Париж! – И Весенин подал связку бумаг. – Главное опись, – продолжал он, пока Долинин перебирал бумаги, – видите, какая огромная, а? А ее до завтра! Мы не постоим за расходами, только кто бы взялся?
Антон Иванович, присутствующий во все время разговора, вдруг вытянулся во весь свой рост и осторожно, журавлиным шагом, подошел к Долинину, засматривая ему через плечо.
– Много, ой – ой много! – тихо приговаривал он, по мере того как Долинин поворачивал листы мелко исписанной бумаги.
– В том‑то и дело, – щелкнув пальцами, сказал досадливо Весенин.
Долинин с улыбкою обратился к письмоводителю:
– А небось, – сказал он, – если вас попросить, то вы к вечеру все перепишете?
Грузов погладил рукою воображаемые усы и слегка поклонился, не скрывая торжествующей улыбки.
