Андрей Зарин - Казнь
Феня тотчас замолкла. Он протянул ей руку и посадил рядом.
– Ты скажи мне лучше, надоело тебе у полковницы служить? А? Хотела бы ты замуж, сама хозяйкой? А?
Феня нахмурилась и потупилась.
– Кто же возьмет меня, – сказала она тихо, – и потом, очень я уж к вам привязалась. Не гоните меня! – и она подняла на него глаза, слезливо моргая ими.
– Дурочка, – сказал Лапа, обнимая ее, – а за меня пошла бы?
Феня вздрогнула.
– Шутите! Я простая, вы барин…
– А вот и не шучу, – серьезно ответил Лапа, – иди за меня. Я делаюсь нотариусом и женюсь на тебе. Ну, чего ты плачешь? Ах, глупая!..
XXVIII
Яков уехал, Лапа получил свидетельство и устраивал свою контору, в то время как Феня торопливо готовилась к венцу.
– Жаль, – говорил следователь Лапе, – что вы оставляете меня. Мне скучно будет без вас работать.
Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно – гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.
– Вот, – говорил он хвастливо в клубе, – осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он‑то и есть!
Гурьев добродушно смеялся и говорил:
– Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!
Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.
После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.
XXIX
Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:
– Осмелюсь вторично!
Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:
– К Елизавете Борисовне? – предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.
Косяков изящно склонил голову.
– С письмом?
Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.
– Знаете ли, господин Косяков, – заговорил Весенин, нагибаясь к нему, – как карается законом шантаж?
Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.
– О пропаже векселей уже заявлено приставу, – сказал Весенин, – и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я…
– Личное оскорбление? – угрожающе произнес Косяков.
– Что?.. – заорал Весенин. – Да тебя бить, каналья, надо! – и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.
Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню…
Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.
– Пропали! – не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.
– Маменька, – завопил он, – прячьте меня. Идут! Ловят!
– Дурак! – остановил его Косяков. – Не ловят и не будут ловить, но все кончено!
Грузов сразу успокоился и даже повеселел.
– Что же, – сказал он, – на все воля Божия!
Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.
– Стой! – крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно – торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.
– Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!
– Но ведь ты же… – начал растерянно Грузов.
– Вон! – заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.
На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.
XXX
Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто‑то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.
– Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?
– На три дня! По делам. Присядем, рад вас видеть.
Они отошли к столику и сели, спросив бутылку вина.
– Ну, что поделываете? – поинтересовался Весенин.
Яков махнул рукою.
– Прозябаю! Служу в банке, управляю фабрикой, играю в винт и хожу в оперу!..
– Живете с братом?
Яков кивнул.
– Читал я его! – сказал Весенин. – Хорошо писать стал. Знаете, – он засмеялся, – разочарование в любви ему принесло пользу. Получился тон, и потом, у него прекрасно выходят идеальные женские характеры. Только везде Анна Ивановна! Между прочим, что с нею?
– С ней? – ответил Яков. – Она совершенно отдалась мистическому настроению. За границей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.
– Нежная душа, – задумчиво сказал Весенин, – она должна была вся отдаться любви и отдалась Богу. Ее дочка?
– Там, воспитывается в монастыре. Она в Милане!
– Вы откуда все знаете?
– Брат ее здесь, Силин. Он репортером в мелких газетах, так от него.
Весенин развеселился.
– Помню, помню. Хват такой? Ну, а он как?
– Он живет великолепно! Рублей по триста зарабатывает. Чем – не знаю, но франтит – страх. Теперь с одним приятелем театр открывает. Будет фарсы ставить!.. Ну а вы? Женились? – в свою очередь спросил Яков.
Весенин закивал головою.
– Женат! Двое детей, помещик, фабрикант и счастливый человек!
– А ваши?
– Старики‑то? Живут как голубки. Она примерная хозяйка, хорошеет и полнеет. Франт‑то этот, Анохов…
Яков перебил его:
– Попался на краже бриллиантов, но дело уже погашено, и он снова чиновник особых поручений. Вчера читал в газете: послан в Олонецкую губернию на какую‑то ревизию.
– Ну и пошли ему Бог! – махнул рукою Весенин. – Хотите, расскажу про Лапу?
– Что он? Счастлив?
– Совершенно! С Сергеем Степановичем уже расплатился. Дела процветают, и, знаете ли, не конторою…
– А чем?
– Юридическими советами! Найти что‑нибудь или кого‑нибудь – от потерянных документов до убийцы включительно, – отыскать зацепку, найти отвод, устроить проволоку – на все это он первый мастер, и юристы глядят на него как врачи на знахаря. А по виду все такой же сонный, вялый, потолстел только.
– И счастлив?
– Еще как! Трое детей у него. Одного я крестил. Господи, как бежит‑то время! – воскликнул он. – Давно ли мы все переживали передряги, и вот все тихо, мирно, покойно! Можно подумать, что без этих тревог не было бы и покоя. Даже подлейшие минуты в прошлом кажутся теперь сносными. Нет, я не верю в казни, которые проповедовал ваш брат!.. Напротив – все к лучшему!..
Он чокнулся с Долининым и осушил свой стакан.
