Мирза Ибрагимов - Наступит день
Курд Ахмеду было тогда восемнадцать лет. Взяв ружье, он собрался идти мстить Зеро-беку, но отец, находившийся при смерти, остановил его, сказав:
- Они дикари, мой сын. Не следуй по их стопам. Старайся быть полезным народу...
Курд Ахмед отказался от мысли мстить Зеро-беку, но и в Урмии оставаться не пожелал и после смерти отца переселился в Тегеран.
В то время династия Каджаров доживала последние дни. В столице Ирана возникали и действовали различные политические партии. Ознакомившись с программами этих партий и внимательно проследив образ их действий, Курд Ахмед вступил наконец в члены демократической партии. В этой организации и состоялось тогда его первое знакомство с Хикматом Исфагани.
Курд Ахмед был свидетелем зверского подавления демократическо-республиканского движения в Иране. Он видел, как затем укрепилась деспотия Реза-шаха, захватившего власть после свержения последнего отпрыска из династии Каджаров.
Курд Ахмеду хорошо была известна участь подлинных поборников свободы и патриотов, упрятанных в темницы или сосланных на каторгу. Он был прекрасно осведомлен и о тех, кто в момент подъема освободительного движения примазался к нему, чтобы подняться к власти, а потом изменить народу.
Опыт жизни и общественной борьбы до предела обострил в нем искусство распознавать людей. Разъезжая по городам и селам Ирана, Курд Ахмед повсюду находил преданных народному делу честных людей и устанавливал с ними связь.
После событий на гумне старика Мусы Курд Ахмед не сомневался, что отряд его друзей пополнился еще одним человеком и что в лице Фридуна он нашел не только взращенного условиями жизни бунтаря, но и способного на подвиг бойца. Такого человека нельзя было упускать.
Бродя от гумна к гумну, заговаривая то с одним, то с другим крестьянином, Курд Ахмед неотступно думал о Фридуне и искал способы его освобождения, - после перевода Фридуна в городскую тюрьму это бы значительно осложнилось.
Придя к какому-то решению, он направился к гумну Гасанали. За долгие годы службы у Хикмата Исфагани Курд Ахмед немало поездил по его деревням, хорошо знал многих крестьян, а с некоторыми установил добрые отношения. В числе последних был и Гасанали, человек неразговорчивый, но наблюдательный и умудренный жизненным опытом. У него была добрая, но ворчливая жена. Кюльсум была раздражительна, но быстро отходила. Узнав о несчастье, постигшем Гасанали, Курд Ахмед был огорчен до глубины души и решил обязательно посетить его. К тому же он надеялся, установив через него связь с родными Фридуна, найти пути к спасению юноши. Для этого он счел более полезным повидаться прежде всего с Кюльсум; ему казалось, что Гасанали не будет в состоянии заниматься чужим горем после этой изуверской операции.
Солнце уже садилось, надвигались сумерки. Жена Гасанали веяла хлеб. Под скирдой сидела прямо на земле полураздетая девочка и плакала; видя, что никто не обращает внимания на ее слезы, она умолкала на минуту, потом вновь начинала плакать еще громче.
Курд Ахмед подошел к ней и взял на руки.
- Не плачь, детка, не плачь!
Девочка притихла. Курд Ахмед вынул из кармана две бумажки по десять туманов и протянул Кюльсум.
- Возьми, сестрица!;- ласково сказал он. - Купишь ребятам ситчику на платья!
Женщина искоса глянула на него и, не прекращая работы, ответила глухо:
- Спасибо, господии, не надо! Нам бы и своего добра хватило, если бы не отбирали силком.
- Это от меня не зависит, сестрица! - просто ответил Курд Ахмед. - Будь я хозяин, ничего не брал бы с вас. Что поделаешь! Но я все-таки постараюсь, чтобы ваше зерно не тронули... А как муж? - спросил он, сунув деньги в кулачок ребенку.
Кюльсум взглянула на Курд Ахмеда потеплевшим взглядом и ответила со вздохом:
- И не умирает и не встает. Лежит без ноги и мучается. Ни лекаря, ни лекарства!
Курд Ахмед понял, что он коснулся кровоточащей раны, и прекратил дальнейшие расспросы. Ребенок, спущенный на землю, снова захныкал.
- Оставь вилы! - сказал Курд Ахмед. - Займись лучше ребенком. - И продолжал: - А это чье гумно по соседству?
- Старика Мусы. Им похуже нашего. Ни с того ни с сего их парень попал в руки жандармам.
- Это Фридун, что ли?
- Он самый.
- А что, он хороший парень?
- Будь плохой, пошел бы в приказчики к помещику или в жандармы. Потому и попал под арест, что хороший.
Курд Ахмед пристально посмотрел на женщину.
- А ты хотела бы, чтоб его освободили?
- Только гяур этого не захочет!
- Тогда прошу тебя, сходи к старику Мусе и узнай, как он думает вызволить Фридуна? Если нужна помощь, сообщи мне.
Кюльсум, взяв ребенка на руки, пошла к гумну Мусы; вернувшись, сказала:
- Старик Муса говорит, что ничего он не думает, что это - дело властей, как они решат, так и будет. - И после недолгого раздумья добавила от себя: Кажется, боится... Не верит тебе...
Курд Ахмед, ничего не ответив, прошелся по гумну. Кюльсум села под скирдой и принялась укачивать ребенка.
- А к нам не зайдешь?
- Зайду, непременно зайду, еще сегодня! - быстро ответил Курд Ахмед.
Фридуна бросили в глухой, без окон, хлев на нежилом дворе и заперли дверь,
Фридуну казалось, что какое-то новое чувство все более и более овладевает им и это чувство связано с каким-то чрезвычайно важным шагом, который он сделал. Он не испытывал ни малейшего страха перед ожидавшим его наказанием.
Он думал о происшествии на гумне, и вновь оживали перед его глазами Хикмат Исфагани, мистер Гарольд, приказчик Мамед, Софи Иранперест, жандарм Али, Курд Ахмед.
Он хорошо разобрался в этих людях, лишь один вызывал в нем сомнение Курд Ахмед. Хикмат Исфагани назвал его своим поверенным, и Фридун понимал, что в большинстве случаев подобные люди бывают низкими и продажными. Однако Курд Ахмед ни одним словом, ни одним движением не подтверждал этого общего правила. Фридун даже чувствовал нечто вроде благодарности к человеку, который, хотя и тяжкой для него, Фридуна, ценой, избавил его от наказания розгами, да еще в присутствии Гюльназ.
Фридуна терзали беспокойство и тревога: что делается сейчас за стенами его темницы?
Снаружи доносились шаги жандарма, который медленно прохаживался перед дверью, мурлыча какую-то монотонную песню.
Фридун застучал кулаком в дверь.
Жандарм не ответил, но шагать перестал. Видимо, он прислушивался.
Фридун постучал вторично.
- Чего тебе? - послышался снаружи сиплый бас.
- Послушай, милый! Скажи-ка, который час?
- И без часов обойдешься!
- Ну все-таки?
- Говорить с заключенным запрещено.
- За каждое слово плачу по туману! Скажи, который час?
- Выкладывай деньги, скажу!
- При себе нет... Заплачу после...
- После оставь себе, авось пригодится.
- Согласись на этот раз в кредит!
- Замолчи, парень! Без языка останешься!.. - И дверь хлева задрожала от удара прикладом.
Фридун сел на выступ, служивший для кормежки скота.
"Согласились ли крестьяне на одну пятую?" - мелькнуло у него в голове.
И он снова вспомнил дядю Мусу, его ребят, черноглазую Гюльназ. Из всех событий дня неразрешимой загадкой для него оставалось поведение дяди Мусы: "Почему он не решился поклясться на коране?"
Мычание коров подсказало ему, что стадо вернулось в село, - значит, настал вечер. Через некоторое время; завыли собаки. Может быть, уже взошла лупа, и небо залито молочным светом. Фридуну показалось, что он ощутил свежесть ночного воздуха.
"Как сладко поспал бы я на соломе!" - подумалось ему. И он снова начал стучать в дверь.
Еще при первой попытке договориться с жандармом он понял, с каким человеком имеет дело.
Когда шаги приблизились, Фридун приложил губы к щели и сказал негромко:
- Выпусти меня... Отблагодарю...
- Дорого обойдется! - послышалось в ответ.
- Сколько?
- Тысяча туманов.
- Согласен.
- Наличными.
Фридун задумался. У него ничего не было.
- Открой дверь. Выйду, тогда дам, что захочешь.
- За пустые обещания я не кинусь в огонь.
- Это не пустые обещания. Верное слово.
Жандарм молчал, видимо соображая.
- Нет, и за десять тысяч открыть не могу! - наконец ответил он.
Фридун сразу понял намек жандарма.
- Ладно, подкинь мне какую-нибудь кирку, я сам пробью себе выход.
В это время в стороне послышались чьи-то шаги. Жандарм отошел от двери и крикнул:
- Кто идет?
- Это я, дяденька! Ужин принес... Тебе и Фридуну.
По голосу Фридун узнал Аяза, и сердце его радостно забилось.
Жандарм взял узелок из рук мальчика, развязал и, сев на камень, приступил к еде.
- Дяденька, оставь и Фридуну немного! - робко попросил Аяз. Подойдя к жандарму, он взял две лепешки и отошел к хлеву.
Жандарм молчал. Аяз прижался лицом к двери и зашептал:
- Дядя Фридун, это я... Отец говорит, как быть?
Фридун не нашелся, что ответить. Тут подошел к мальчику жандарм.
- Чего тут спрашивать? - сказал он. - Дело ясное. Пусть пришлет выкуп... сто туманов. И дело будет сделано. Притащи еще кирку... Понял? Сто туманов и кирку!
