Федор Достоевский - Письма (1870)
Вы писали мне, Сонечка, что я отвык от Вас, потому будто бы заподозрил Вас в каких-то подозрениях на мой счет, по поводу моей ошибки по завещанию тетки. Но Вы, милая моя, тоже очень скоры в своих заключениях: всё, что я написал Вам тогда, я Вам мог написать без всякой укоризны и совершенно веря в Ваши добрые чувства ко мне. А во что же мне и верить, как не в Вас, кто из друзей тогда у меня и останется?
Аня вам всем очень кланяется, Люба вас всех целует (у ней прорезываются зубки, и она начинает говорить), и мы все очень просим вас как можно подробнее о себе известить. Дай только бог, чтоб письмо не затерялось, не залежалось и дошло до вас. Я было хотел написать на адресс Горлова или Протопопова, для передачи; но что ж, если письма доходят до вас распечатанными?
Итак, до свидания и до близкого. Тогда обо всем переговорим. Я теперь даже редко письма получаю от кого. (7) Кстати, брат Андрей писал мне, что в Москве Варя и бабушка <...> (8) Но брат Андрей меня защитил и объяснился с ними. Я совершенно верю, что всё так и было. Я верю тоже в совершенно дружеское расположение ко мне Андрея Михайловича.
Обнимаем вас всех и целуем.
Ваши искренние:
Я, Федор Достоевский, Аня, Люба.
Адресс мой тот же: Allemagne, Dresden, а M-r
Thйodore Dostoiewsky, poste restante.
(1) далее было начато: корот<ко>
(2) далее было: во всяком случае
(3) было: везти
(4) было: уплати<в>
(5) далее было: Возможность
(6) далее было начато: Как это случится, я не могу сказать точно, но знаю
(7) далее было: NB
(8) далее 2 строки текста повреждены
390. H. H. СТРАХОВУ
28 мая (9 июня) 1870. Дрезден
Дрезден 28 мая/9 июня 1870.
Благодарю Вас за письмо, добрейший Николай Николаевич. Вы пишете всегда такие коротенькие письма, но имеющие (1) свойство шевелить меня. Мнение Ваше о критической Вашей деятельности считаю и неполным и неправильным. Во-1-х, я так думаю: не будь (2) теперь Ваших критик, и ведь у нас совсем уж не останется никого, в целой литературе, кто бы смотрел на критику как на дело серьезное и строго необходимое. Не останется даже никого из пишущих критиков, кто бы сколько-нибудь ценил потребность (и уважение к нему) правильного философского осмысления текущих и минувших вещей, а стало быть, ценил и критику, то есть собственное дело свое. Итак, за Вами, прежде всего, этот строгий и философский взгляд на критику, чего у других нет - что и делает "Зарю" единственным журналом, имеющим критику и правильный взгляд на нее. (В "Русском вестнике" критика легкомысленная, правда, впадающая в тон общего направления журнала, но слишком мелкая. По-моему, их П. Щ. имеет некоторое сходство с Милюковым.) А стало быть, если б за Вами только это и было, - то уж это громадно много. А потом позвольте Вам сказать, что влияния не так скоро создаются, что сумбур нашего современного общества имеет тот же смысл, то есть свои законы движения, и что, наконец, Вы даже не имеете никакой возможности судить о непосредственной полезности и влиятельности Ваших статей и действительно ли они пишутся для тех только, "кто и без Вас так же думал". Это неправда.
Вот Вам, однако же, по моему соображению, и некоторая мерка судить о влиянии: журнал "Заря" - по преимуществу журнал направления и критики; число подписчиков через 2-3 года покажет и влияние ее в публике, а с тем вместе несомненно и влияние критики, потому что критика есть главная черта "Зари", главная ее специальность для публики. Публика, хотя бессознательно, но всегда так обнаруживает себя.
А ведь я думал, что Вы похвалите Струве! По крайней мере за доброе намерение. Шваховат я в философии (но не в любви к ней; в любви к ней я силен). Мне, впрочем, когда я внимательно читал диссертацию Струве, самому показалась новым материальность души. Любопытна же мне была диссертация, главное, потому, что я предчувствовал, что это именно теперешняя, последняя манера мыслить немецких философов. Только знаете, Николай Николаевич, ведь они Вас сочтут за отсталого старика, сражающегося еще луком и стрелами, тогда как у них уже давно ружья пошли. Что касается до меня, то я Вашу статью прочел два раза и с наслаждением. Кроме того, - Вы удивительно умеете писать. Литературный язык Ваш лучше, чем у них у всех. А это, как хотите, не может быть под конец не замечено. Я очень порадовался, что Вы с таким презрением относитесь к теперешней манере философствовать, но и очень бы желал, чтоб Вам они отвечали.
А какой ерыжный тон во всей теперешней литературе! Про беспорядок и сумятицу в идеях - бог с ними, они и должны были произойти. Но этот тон всеобщий! Какая ерыжность, какая уличность! И ни одной-то усвоенной, крепкой мысли, хоть какой-нибудь, хотя бы и ложной! Что у них за философы, что у них за фельетонисты! Полная дрянь. Но есть зато, единицами, люди, которые и мыслят, и влияние имеют - и так всегда бывает при всяком беспорядке. Только чтоб эти единицы пересилили сумбур публики, и Вы увидите, что она примет их тон наконец.
Кстати, кто этот молодой профессор, который передовыми статьями в "Голосе" "совершенно убил Каткова, так что уж того теперь и не читают"? Имя этого счастливца! Напишите мне, ради бога, скорее, возвестите! (3) Давно уже, еще лет двадцать с лишком назад, при первом появлении "Ярмарки тщеславия" в Англии, я зашел к Краевскому, и на слова мои, что вот, может быть, Диккенс напишет что-нибудь и к новому году можно будет перевести, Краевский вдруг отвечал мне: "Кто? Диккенс? Диккенс убит! Теперь там Теккерей явился; убил наповал; Диккенса никто и не читает теперь!" (4) Об этом профессоре я в "Заре" прочел. "Голос" я читаю; были очень хорошие статьи. Напишите же, Николай Николаевич, имя-то профессора, пожалуйста.
Да вот еще давно хотел Вас спросить: не знакомы ли Вы с Львом Толстым лично? Если знакомы, напишите, пожалуйста, мне, какой это человек? Мне ужасно интересно узнать что-нибудь о нем. Я о нем очень мало слышал как о частном человеке.
Пишу в "Русский вестник" с большим жаром и совершенно не могу угадать - что выйдет из этого? Никогда еще я не брал на себя подобной темы и в таком роде. Томлюсь мечтой устроить свое переселение в Россию в нынешнем году; все усилия употреблю. Ах, Николай Николаевич, мне (5) так нестерпимо жить за границей, что и передать нельзя этого!
Большая у меня до Вас просьба, многоуважаемый Николай Николаевич, пожалуйста, помогите, хотя и совестно Вас утруждать. Просьба следующая.
Вам небезызвестно, может быть, что Василий Владимирович дал мне слово (о чем и писал с точностию и сам определил числа и сроки) высылать мне емежесячно, 15-го числа каждого месяца, по 100 руб. Первая подобная высылка определена им самим к 15-му мая (нашего счисления). И вот уже 28-е мая, а ровно ничего еще я не получил! Вы не поверите, Николай Николаевич, как расстраивает все мои дела и весь мой здешний быт - такое отношение к делу. Я так тогда и распорядился; 500 рублей у меня все ушли (у меня и долги здесь и закупки необходимейшие). Из высланных тогда 500 я оставил себе ровно до 15 мая. А вот уже две недели прошло с 15 мая. И квартира, и лавочка, и содержание всё остановилось, а вдобавок заболел ребенок и ходит доктор. Вы не можете себе представить, как это влияет на мои занятия, не говоря уже ни о чем другом. Я на несколько дней иногда не способен работать.
Если уж с первой присылкой (обещанных ста рублей ежемесячно) вышла такая неточность, то что будет впоследствии, с другими присылками? Теперь же лето, у вас все на дачах, застой; обо мне совсем забудут. А я разве только к зиме могу надеяться на какое-нибудь получение мимо "Зари". Что же мне делать? Пусть не пеняют и на меня, если я окажусь неточным.
Клянусь Вам, как это ни смешно, что точность высылки чуть не важнее для меня самих денег. В конце концов деньги, какие-нибудь и откудова-нибудь, все-таки ведь явятся; но спокойствия, но возможности избавиться от забот хоть на время работы - этого уже не будет. Это уже нарушено.
Вся просьба моя к Вам: напомните обо мне Василию Владимировичу, сделайте это для меня как старый приятель! И вот еще: я раскаиваюсь теперь, что просил его высылать помесячно. Я предчувствую, что каждый месяц так будет. Если только возможно для него - не лучше ли, чтоб он мне выслал все 500 разом (обещанные вразбивку по 100 р. ежемесячно). Если только возможно! Если же нет, то хоть 300 или даже 200, - все-таки не в каждый месяц будет у меня это беспокойство и потрясение жизни. Действительно, потрясение; ведь я месяцев пять еще ни от кого не могу ждать ничего, кроме этих 100 руб. ежемесячно. И потому, остановись они, и жизнь останавливается.
Всё это - подробности мелкие, дрянные, но помогите мне, пожалуйста, Николай Николаевич, переговорите с Василием Владимировичем. Я очень нуждаюсь. (6)
Жена Вам кланяется и благодарит за память. Она тоже нездорова, кормит ребенка, а теперь и ночей не спит с ним по болезни.
Вам искренно преданный и сочувствующий
