Николай Лейкин - В гостях у турок
— Седамъ… (семь) подтвердилъ одинъ изъ войниковъ и протянулъ къ ней руку пригоршней.
Протянулъ руку и другой войникъ, и третій и четвертый, и двѣ бараньи шапки. Послышалось турецкое слово «бакшишъ», то есть «на чай».
— Боже мой, сколько рукъ! проговорилъ Николай Ивановичъ, невольно улыбаясь. — Точь въ точь у насъ на паперти въ кладбищенской церкви.
Онъ досталъ всю имѣвшуюся при немъ мелочь въ австрійскихъ крейцерахъ и принялся надѣлять, распихивая по рукамъ. Послышались благодарности и привѣтствія.
— Захвалюемъ (благодарю), господине! сказалъ одинъ.
— Захвалюемъ… Видѣтьсмо (до свиданья), проговорилъ другой.
— Съ Богомъ остайте! (прощайте).
Извощикъ съ козелъ спрашивалъ, куда ѣхать.
— Въ гостинницу Престолонаслѣдника! сказалъ Николай Ивановичъ.
— Добре! Айде! крикнули войники и бараньи шапки, и карета поѣхала по темному пустырю.
Пустырь направо, пустырь налѣво. Кой-гдѣ въ потемкахъ виднѣлся слабый свѣтъ. Мостовая была убійственная изъ крупнаго булыжника, карета подпрыгивала и дребезжала гайками, стеклами, шалнерами.
— Боже мой! Да какая-же это маленькая Вѣна! удивлялась Глафира Семеновна, смотря въ окно кареты на проѣзжаемыя мѣста. — Давеча въ вагонѣ брюнетъ въ очкахъ сказалъ, что Бѣлградъ — это маленькая Вѣна. Вотъ ужъ на Вѣну-то вовсе не похоже! Даже и на нашу Тверь ихъ Бѣлградъ не смахиваетъ.
— Погоди. Вѣдь мы только еще отъ станціи отъѣхали. А вонъ вдали электрическій свѣтъ виднѣется, такъ можетъ быть тамъ и есть маленькая Вѣна, указалъ Николай Ивановичъ.
И дѣйствительно, вдали мелькало электричество.
Начались двухъ-этажные каменные дома, но они чередовались съ пустырями. Свернули за уголъ и показался первый электрическій фонарь, освѣтившій дома и троттуары, но прохожихъ на улицѣ ни души. Дома, однако, стали попадаться всплошную, но дома какой-то казенной архитектуры и сплошь окрашенные въ бѣлую краску.
— Гдѣ-же Вѣна-то? повторила свой вопросъ Глафира Семеновна. — Вотъ ужъ и электричество, а Вѣны я не вижу.
— Матушка, да почемъ-же я-то знаю! раздраженно отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— Въ Вѣнѣ оживленныя улицы, толпы народа, а здѣсь никого и на улицахъ не видать.
— Можетъ быть отъ того, что ужъ поздно. Десять часовъ.,
— Въ Вѣнѣ и въ 12 часовъ ночи публика движется, вереницами.
— Далась тебѣ эта Вѣна! Ну, человѣкъ такъ сказалъ. Любитъ онъ свой городъ — ну, и хвалитъ его.
— Хорошу-ли онъ намъ гостинницу рекомендовалъ — вотъ что я думаю. Если у него этотъ Бѣлградъ за маленькую Вѣну идетъ, такъ можетъ быть и гостинница…
— Гостинница Престолонаслѣдника-то? Да онъ намъ вовсе не рекомендовалъ ее, а только назвалъ нѣсколько лучшихъ гостинницъ, а я и выбралъ Престолонаслѣдника.
— Зачѣмъ-же ты выбралъ именно ее?
— Слово хорошее… Изъ-за слова… Кромѣ того, остальныя гостинницы были съ французскими названіями. Позволь, позволь… Да ты даже сама рѣшила, что въ разныхъ Готель-де-Пари мы ужъ и такъ много разъ во всѣхъ городахъ останавливались.
Карета ѣхала по бульвару съ деревьями, красующимися весенними голыми прутьями. Дома выросли въ трехъэтажные. На встрѣчу кареты по бульвару пробѣжалъ вагонъ электрической конки, вспыхивая огоньками по проволокамъ.
— Ну, вотъ тебѣ и электрическая конка. Можетъ быть, изъ-за этого-то нашъ сосѣдъ по вагону и сказалъ, что Бѣлградъ — маленькая Вѣна, — проговорилъ Николай Ивановичъ
— А въ Вѣнѣ даже и электрической конки-то нѣтъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.
Въ домахъ попадались лавки и магазины, но они были сплошь заперты. Виднѣлись незатѣйливыя вывѣски на сербскомъ и изрѣдка на нѣмецкомъ языкахъ. Глафира Семеновна читала вывѣски и говорила:
— Какой сербскій языкъ-то легкій! Даже съ нашими русскими буквами и совсѣмъ какъ по русски… Коста Полтанои… Милаи Іованои… Петко Петкович… — произносила она прочитанное и спросила. — Но отчего у нихъ нигдѣ буквы «ъ» нѣтъ?
— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Должно быть, ужъ такая безъеристая грамматика сербская,
— Постой, постой… Вонъ у нихъ есть буквы, которыхъ у насъ нѣтъ. Какое-то «ч» кверху ногами и «н» съ «ерикомъ» у правой палки, разсматривала Глафира Семеновна буквы на вывѣскахъ.
Показалось большое зданіе съ полосатыми будками и бродившими около него караульными солдатами съ ружьями.
— Это что такое за зданіе? задалъ себѣ вопросъ Николай Ивановичъ. — Дворецъ — не дворецъ, казармы — не казармы. Для острога — ужъ очень роскошно. Надо извощика спросить.
Онъ высунулся изъ окна кареты и, указывая на зданіе пальцемъ, крикнулъ:
— Эй, братушка! Извощикъ, что это такое? Чей это домъ?
Съ козелъ отвѣчали два голоса. Что они говорили, Николай Ивановичъ ничего не пояялъ, но къ немалому своему удивленію, взглянувъ на козлы, увидалъ, кромѣ извощика, войника, сидѣвшаго рядомъ съ извощикомъ. Николай Ивановичъ недоумѣвалъ, когда и зачѣмъ вскочилъ на козлы войникъ и, поднявъ стекло у кареты, дрожащимъ голосомъ сказалъ женѣ:
— Глафира Семеновна! Вообрази, у насъ на козлахъ сидитъ полицейскій солдатъ.
— Какъ полицейскій солдатъ? Что ему нужно? тревожно спросила Глафира Семеновна.
— И ума не приложу. Удивительно, какъ мы не замѣтили, что онъ вскочилъ къ намъ на станціи желѣзной дороги, потому что иначе ему не откуда взяться.
— Такъ прогони его. Я боюсь его, произнесла Глафира Семеновна.
— Да и я побаиваюсь. Чортъ его знаетъ, зачѣмъ онъ тутъ! Что ему нужно?
У Николая Ивановича уже тряслись руки. Онъ опять опустилъ стекло у кареты, выглянулъ въ окошко и крикнулъ извощику:
— Стой! стой, извощикъ! Остановись!
Но извощикъ, очевидно, не понялъ и не останавливался, а только пробормоталъ что-то въ отвѣтъ.
— Остановись, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ еще разъ, но тщетно. — Не останавливается, сообщилъ онъ женѣ, которая ужъ крестилась и была блѣдна, какъ полотно. — Войникъ! Братушка! Зачѣмъ ты на козлы влѣзъ? Ступай прочь! обратился онъ къ полицейскому солдату и сдѣлалъ ему пояснительный жестъ, чтобы онъ сходилъ съ козелъ.
Войникъ пробормоталъ что-то съ козелъ, но слѣзать и не думалъ. Извощикъ усиленно погонялъ лошадей, махая на нихъ руками. Николай Ивановичъ, тоже уже поблѣднѣвшій, опустился въ каретѣ на подушки и прошепталъ женѣ:
— Вотъ, что ты надѣлала своимъ строптивымъ характеромъ въ таможнѣ! Ты кинула въ лицо таможенному чиновнику кускомъ ветчины и за это насъ теперь въ полицію везутъ.
— Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему въ лицо кидать… Я перекинула только черезъ голову… черезъ голову… и ветчина упала на полъ…. Но вѣдь и онъ не имѣетъ права…
Глафира Семеновна дрожала, какъ въ лихорадкѣ..
— Да почемъ ты знаешь, что въ полицію? — спросила она мужа. — Развѣ онъ тебѣ сказалъ?
— Чортъ его разберетъ, что онъ мнѣ сказалъ! Но куда-же насъ иначе могутъ везти, ежели полицейскій съ козелъ не сходитъ? Конечно-же, въ полицію. О, братья-славяне, братья-славяне! — ропталъ Николай Ивановичъ, скрежеща зубами и сжимая кулаки. — Хорошо-же вы принимаете у себя своихъ соплеменниковъ, которые васъ освобождали и за васъ кровь проливали!
Глафира Семеновна была въ полномъ отчаяніи и бормотала:
— Но вѣдь мы можемъ жаловаться нашему консулу… Такъ нельзя-же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будемъ жаловаться русскому консулу. Выгляни въ окошко и крикни! Что-жъ ты сидишь, какъ истуканъ! — крикнула она на мужа.
Карета свернула въ улицу и остановилась у воротъ бѣлаго двухъ-этажнаго дома. Съ козелъ соскочилъ войникъ и отворилъ дверцу кареты.
VIII
— Пріѣхали… Доплясались!.. А все изъ-за тебя… говорилъ Николай Ивановитъ, прижавшись въ уголъ кареты. — А все изъ-за тебя, Глафира Семеновна. Ну, посуди сама: развѣ можно въ казеннаго таможеннаго чиновника бросать ветчиной! Вотъ теперь и вывертывайся, какъ знаешь, въ полиціи.
На глазахъ Глафиры Семеновны блистали слезы. Она жалась къ мужу отъ протянутой съ ней руки войника, предлагающаго выйти изъ кареты, и бормотала:
— Но вѣдь и онъ тоже не имѣлъ права нюхать вашу ветчину. Вѣдь это-же озорничество…
А войникъ продолжалъ стоять у дверей кареты и просилъ:
— Молимо, мадамъ, излазте…
— Уходи прочь! Не пойду я, никуда не пойду! кричала на него Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, скажи ему, чтобы онъ къ русскому консулу насъ свезъ.
— Послушайте, братушка, обратился Николай Ивановичъ къ войнику. — Вотъ вамъ прежде всего на чай крону и свезите насъ къ русскому консулу! Полиціи намъ никакой не надо. Безъ консула въ полицію мы не пойдемъ.
Войникъ слушалъ, пучилъ глаза, но ничего не понималъ. Взглянувъ, впрочемъ, на сунутую ему въ руку крону, онъ улыбнулся и сказавъ: «захвалюемъ, господине!» опять сталъ настаивать о выходѣ изъ кареты.
— Гостинница Престолонаслѣдника… Молимъ… сказалъ онъ и указалъ на домъ.
