Виктория Токарева - Лавина

Машина завелась. Какое удовольствие ехать на рассвете по пустой Москве. Он никогда не выезжал так рано. Подумал: хорошо, что Люля разошлась. Иначе приходилось бы прятаться обоим: ей и ему. А так только он. Ему прятаться, а ей приспосабливаться. А вдруг она не захочет приспосабливаться... А вдруг он сейчас заявится, а там муж... Приехал мириться.

Зажегся красный свет. Месяцев затормозил. Потом желтый, зеленый, а он стоял. Как будто раздумывал: ехать дальше или вернуться... Это так логично, что муж приехал мириться. И она помирится, особенно после того, как Месяцев уехал с дочерью, пожелав счастливо оставаться. Оставайся и будь счастлива без меня. А я домой, к семье, к жене под бочок.

Муж - это материальная поддержка, положение в обществе, статус, может быть - отец ребенка. А что может дать Месяцев? То, что уже дал. А потом сел и уехал. И даже не спросил телефон.

"Если муж в номере, я сделаю вид, что перепутал, - решил Месяцев и тронул машину. - Скажу: "Можно Колю?" Он спросит: "Какого Колю?" Я скажу: "Ах, извините, я не туда попал"..."

Месяцев подъехал к санаторию. Здание прорисовывалось в утренней мгле, как корабль.

Волнение ходило в нем волнами. Месяцев впервые подумал, что это слова одного корня. Волны поднимались к горлу, потом наступала знобкая пустота, значит, волны откатывались.

Месяцев подергал дверь в корпус. Дверь была заперта. Он позвонил. Стал ждать. Вышла заспанная дежурная, немолодая и хмурая.

Ей было под пятьдесят. Ровесница. Но женщина не играла больше в эти игры и осела, как весенний снег. А он - на винте. Того и гляди взлетит. Но и он осядет. К любому Дон-Жуану приходит Командор по имени "старость".

Месяцев поздоровался и прошел. Дежурная ничего не спросила. Его невозможно было ни спросить, ни остановить.

Комната Елены Геннадьевны находилась на втором этаже. Невысоко. Но Месяцев стоял перед дверью и не мог справиться с дыханием. Осторожно повернул ручку, подергал. Дверь была заперта, естественно. Месяцев стоял в нерешительности, не понимая, что делать дальше. Еще рано - нет и семи часов. Стучать неудобно и опасно. Стоять перед дверью - тоже неудобно и нелепо. Остается ходить перед корпусом и ждать. Либо садиться в машину и возвращаться.

Дверь раскрылась. Она стояла сонная в ночной пижаме и смотрела безо всякого выражения. Без краски она казалась моложе и проще, как старшеклассница. Люля не понимала, как Месяцев оказался перед ее дверью, если он вчера уехал. Она ни о чем не спрашивала. Ждала. Месяцев стоял молча, как перед расстрелом, когда уже ничего нельзя изменить.

Секунды протекали и капали в вечность. Месяцев успел заметить рисунок на ее пижаме: какие-то пляжные мотивы, пальмы. Может быть, человек перед расстрелом тоже успевает заметить птичку на ветке.

Люля сделала шаг в сторону, давая дорогу. Месяцев шагнул в номер. Люля закрыла за ним дверь и повернула ключ. Звук поворачиваемого затвора стал определяющим. Значит, они вместе. Они одни.

Говорить было не обязательно, поскольку слова ничего не значили. Когда лавина набирает скорость, она все сбривает на своем пути: дома, деревья, электрические столбы. Говорят, перед спуском лавины наступает особая тишина. Видимо, природа замирает, перед тем как свершить свою акцию. А может быть, задумывается. Сомневается: стоит ли? Потом решается: стоит. И - вперед. И уже ничего не учитывается, все под бритву - люди, их жизни, их труд. Идет лавина. И обижаться не на кого. Никто не виноват.

Он поднял ее на руки, а правильнее - сгреб.

- Больно, - сказала Люля.

Но ему хотелось, чтобы ей было больно. Хотелось насилия, полной и грубой власти над ее телом. Как будто вымещал, мстил за свою зависимость от нее, за свою мучительную ревность, которая еще не осела в нем.

Месяцев никогда не ревновал жену. Он ей верил. К тому же Ирина (так звали жену) всегда была неярким, скромным цветком. Как клевер. А к такому буйному и благоуханному цветению, как Люля, должны были слетаться все шмели со всех континентов.

Потом они лежали и смотрели в потолок.

- Ты извращенец, - сказала Люля.

- Я девственник, - серьезно ответил Месяцев.

Они пошли под душ. Стали мыть друг друга. Вода стекала по их лицам и телам. Люля подняла голову и жмурилась от падающих струй.

Напустили полную ванну и уселись друг против друга. Он вытащил из воды ее ступню и положил себе на лицо.

Сидели и отдыхали, наслаждаясь покоем, водной средой и присутствием друг друга.

- Я боюсь, - сказал вдруг Месяцев.

Она посмотрела с хорошим, наивным выражением:

- Чего ты боишься?

- Себя. Тебя. Это все черт знает что. Это ненормально.

- Желать женщину и осуществлять свое желание - вполне нормально.

- Это не помешает моей музыке?

- Нет. Это помешает твоей жене.

- А как быть?

- Ты должен выбрать, что тебе важнее.

- Я уже ничего не могу...

Лавина не выбирает. Как пойдет, так и пойдет.

Вода постепенно остыла. Они тщательно вытерли друг друга. Перешли на кровать. И заснули. И спали до часу дня.

Потом проснулись и снова любили друг друга. Осторожно и нежно. Он боялся причинить ей вред и боль, он задыхался от нежности, нежность рвалась наружу, хотелось говорить слова. Но он боялся их произносить, потому что за слова надо потом отвечать. Он привык отвечать за свои слова. Но молчать не было сил. Повторял беспрестанно: Люля... Люля... Люля... Люля... Люля...

В три часа они оделись и пошли в столовую.

Обед был дорогой и невкусный, но они съели его с аппетитом. Месяцеву нравилось, что они одеты. Одежда как бы устанавливала дистанцию, разводила на расстояние. А с расстояния лучше видно друг друга. Он знал все изгибы и тайны ее тела. Но ее души и разума он не знал совсем. Они как бы заново знакомились.

Логично узнать сначала душу, потом тело. Но ведь можно и наоборот. У тел - своя правда. Тела не врут.

Люля накрасила глаза и губы, по привычке. Косметика делала ее далекой, немножко высокомерной.

- У тебя есть дети? - спросил Месяцев.

- Дочь. Пятнадцать лет.

- А тебе сколько?

- Тридцать четыре.

Он посчитал, сколько ей было, когда она родила. Девятнадцать. Значит, забеременела в восемнадцать. А половую жизнь начала в шестнадцать. Если не в пятнадцать...

Ревность подступила к горлу, как тошнота.

- Это моя дочь от первого брака, - уточнила Люля.

- Сколько же у тебя было мужей?

- Два, - просто сказала Люля.

- Не много?

- Первый - студенческий. Дурацкий. А второй сознательный.

- Что же ты ушла?

- Надоело. Я ведь говорила.

- А любовники у тебя были?

- Естественно, - удивилась Люля.

- Почему "естественно"? Совсем не естественно. Вот у моей жены нет других интересов, кроме меня и детей.

- Если бы у меня был такой муж, как ты, я тоже не имела бы других интересов.

В груди Месяцева взмыла симфония "Ромео и Джульетта" Чайковского. Тема любви. Он был музыкант, и все лучшее в его жизни было связано со звуками.

Он не мог говорить. Сидел и слушал в себе симфонию. Она тоже молчала. Значит, слышала его. Понимала. Ловила его волны. Месяцев очнулся:

- А где твоя дочь сейчас?

- С матерью моего мужа.

- Ты не помиришься с мужем?

- Теперь нет.

Месяцев смотрел в стакан с компотом, чтобы не смотреть на Люлю. Логично было сказать: "Давай не будем расставаться". Но этого он сказать не мог. Ирина, Алик, Аня и теща. Да, и теща, и жених Ани, все они - планета. А Люля - другая планета. И эти планеты должны вращаться вокруг него, как вокруг Солнца. Не сталкиваясь. А если столкнутся - вселенская катастрофа. Конец мира. Апокалипсис.

- Я чего приехал... - пробормотал Месяцев. - Я не взял твой телефон.

- Я запишу своей рукой, - сказала Люля.

Она взяла его записную книжку, вынула из сумочки карандаш. Открыла на букву "Л" и записала крупными цифрами. Подчеркнула. Поставила восклицательный знак.

Шел пятый час. Месяцеву надо было уезжать. Ревность опять подняла голову, как змея.

- Нечего тебе здесь делать, - сказал он. - В номере воняет краской. Обед собачий. Ты одна, как сирота в интернате.

- А дома что? - спросила Люля. - Тут хоть готовить не надо.

- Я не могу без тебя, - сознался Месяцев.

- Ты делаешь мне предложение?

- Нет, - торопливо отрекся он.

- Тогда куда торопиться? Еще неделя, другая... Куда мы опаздываем?

- Я не могу без тебя, - повторил Месяцев.

- Я тебе позвоню, - пообещала Люля. - Дай мне твой телефон.

- Мне не надо звонить.

- Почему? - спросила Люля.

- Не принято.

- Понятно... - проговорила Люля. - Жена - священная корова.

- Похоже, - согласился Месяцев. - Я сам тебе позвоню. Давай договоримся...

- Договариваются о бизнесе. А здесь стихия. Ветер ведь не договаривается с поляной, когда он прилетит...

"Здесь не ветер с поляной. А лавина с горами", - подумал Месяцев, но ничего не сказал.

Люля стала какая-то чужая. Жесткая. И ему захотелось вынести себя за скобки. Пусть плавает по своей орбите. А он - по своей.