Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
– Получаешь ли вспомоществование от казны?
– Никак нет, ваше благородие. Таких обрубков, как я, много в Войске побираются. На всех казны не хватает. Спасибо, добрых людей много, не дают пропасть. На хлеб и водку, слава богу, хватает.
– Скажи свое имя, я прошение атаману подам.
– Э-э нет, барин! Были у нас грамотеи, подавали прошения. Только вместо вспомоществования их за шкирку и за город подальше, чтоб глаза начальству не мозолили.
Вечером я рассказал об этом Платову. Старик вздохнул и сказал сурово:
– Наши чиновники страшнее французов. И не Государь в том повинен!
– А кто же?
– Мы с тобой виноваты, вояки. В мирное время не можем защитить своих инвалидов и раненых. Я не могу в Новочеркасске построить дом инвалидов, простую богадельню. Чиновники из Петербурга следят за каждой копейкой, а сами аферы устраивают, каких свет не видывал. И все шито-крыто, никакой Сенат не дознается. Я, сам знаешь, всю жизнь провел в баталиях и одолевал неприятеля в невозможных условиях. А на административном поприще терплю поражения, как новобранец. Тошно мне, друг любезный, и безногому ветерану я, как и ты, могу подать только милостыню. Мне стыдно, что я граф и генерал. Давай-ка выпьем горилки с перцем, иначе можно вольнодумцем стать.
На политические темы мы больше не разговаривали, граф дал понять, что политика ему не по нутру. Он больше был погружен в дела многочисленного семейства. Усадьбу свою в хуторе Мишкине отдал в приданное дочери Марфе. Своего дома в Новочеркасске не имел и не хотел улучшать благосостояние в новом городе. Былые связи с Петербургом сошли на нет, новые люди при дворе не интересовали его. А други игрищ и забав молодости ушли в мир иной. Остались Новочеркасск и Лиза. Устройству нового города он отдавал последние силы, несмотря на нелюбовь к административной работе. А уж об Лизе и говорить нечего, он души не чаял в ней.
Есть женщины, поступки коих объяснить невозможно, их можно только понять сердцем, почувствовать. Элизабет была из этой редкой породы. Невозможно словами объяснить привязанность молодой девушки хорошего воспитания к нашему герою, старику, обремененному многочисленным семейством. Привязанность столь уважительную, что девушка оставила свою семью, оставила отечество безоглядно устремилась за кумиром в неведомую Россию, не зная нравов ее и языка. Поистине, это награда неба нашему герою, коей только может удостоиться смертный человек. За свою жизнь я не видел столь любящей женщины, подобной Элизабет.
Время в хуторе пролетело быстро, настал день моего отъезда. Мы посидели на дорожку, по обычаю. Элизабет была весела и непосредственна, как дитя, граф пошучивал, но грустью отдавали шутки. Я вдруг почувствовал, что, может, это последняя наша встреча… Коляска тронулась, и скоро хутор скрылся за поворотом».
P.S. Я не включил эти страницы в мои военные записки. Рукопись же переслал графу Платову по почте и получил от него короткое письмецо. «Любезный Денис Васильич! Сочинение твое об хуторе Мишкине прелесть невозможная. Я совершенно с тобой согласен, на меня сошла милость Божия. За что до скончания дней буду благодарить Господа моего Иисуса Христа и добрейшую подругу мою Лизу».
25
Дрюня сдержал свое слово, передал переведенную, благодаря его хлопотам, на русский язык рукопись сэра Ролтона в типографию «Загряжских ведомостей». Он поехал в хутор Мишкин, чтобы сообщить об этом сэру Ролтону.
На проходной охранник сказал ему, что не может вызвать на свидание названных пациентов. Дрюня пояснил, что до сих пор не было никаких препятствий для свиданий.
– Невозможно! – сказал охранник.
– Почему?
– Из-за выбытия пациентов.
– Не может быть!
– У нас может! – строго объявил охранник и захлопнул дверь.
Дрюня пытался через дверь докричаться кому-нибудь, узнать, что произошло с его друзьями. Потом стал стучать в дверь кулаками и ногами. Дверь открылась, выглянул человек в белом халате, выразительно посмотрел на Дрюню и обратился к охраннику:
– Охрименко, взять его – и ко мне в процедурную!
Через полгода посредством хлопот и немалых денег Софья Ильинична вызволила Дрюню из лечебницы и привезла в Загряжск нашего героя. Он был равнодушен ко всему и не отвечал на вопросы. Сначала не обеспокоились, человек после больницы: отдохнет, отоспится и все придет в норму. Дрюня отоспался, отдохнул, но по-прежнему смотрел перед собой тупо осовелыми глазами и не реагировал на обращения. Пробовали разговаривать с ним Софья Ильинична, отец Амвросий, мэр Колупаев, но все понапрасну: Дрюня молчал и равнодушно смотрел на собеседников.
Мстислав Колупаев съездил в хутор Мишкин узнать о судьбе матери. Главный врач объяснил ему, что Екатерина Ивановна Колупаева после курса лечения выписана из больницы в удовлетворительном состоянии. О дальнейшем ее передвижении он не имеет никакой информации.
Дрюню посадили возле церкви на паперти. Люди бросали мелочь в медную кружку, крестились и сожалели о печальной участи уважаемого и достойного человека. Дрюня застыл, затвердел в своем положении. Он сидел целыми днями у входа в церковь, бессмысленно глядя на прихожан, не реагируя на обращения. Софья Ильинична приставила к нему служку, сторожа складского хозяйства. Сторож водил его на обед и гулял с ним вокруг кладбища. Остальное время Дрюня смирно сидел на паперти.
Жизнь в Загряжске шла своим чередом. Мэрия отняла у Сони Егорьев Ключ, доступ к источнику открыли для всех круглосуточно, и народ повалил, как в пивную. Гостиницы пустовали, но кладбищенский бизнес процветал. Покойников стало больше, и похороны становились богаче. Прибавилось молодых, стремительно уходящих на иномарках по дорогам и проселкам, где дорожники не успевали делать ямочный ремонт. Впрочем, хватало покойников и на федеральных трассах с европейским комфортом. Чем лучше дорога, тем выше скорость и, значит, больше покойников. О дороги, о изменчивые, как женщины, иномарки! Вы добавили ускорение молодому веку и раздвинули погосты вокруг городов и поселков, а вдоль дорог прибавилось жестяных пирамидок и пластмассовых цветов. Молодой народ уходит без покаяния, а суровый апостол Петр скорбит о скоротечности человеческих желаний и потреб, о нераскаянности грешных душ.
Жив Дрюня, сидит возле церкви и глядит на свет божий, но какая это жизнь? Не потянется утром с хрустом в костях. Не улыбнется нахально соседке через плетень. Не спляшет на свадьбе у товарища гопака и не выпьет, запрокинувши голову, стакан горилки. Не споет, не расскажет искрометной байки. Не померится силой в кулачном бою. Сидеть ему, болезному, безмолвно до скончания дней, и никто не утешит старого казака, не вдохнет в него искру Божью.
Славик Колупаев близко к сердцу принял историю выбытия матери из больницы и возвращения из
