Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
– Вот! – сказал Суворов. – К каждой руке прилипает!
А у меня рук на строительстве много больше, чем в шеренге, и к каждой руке прилипает. Знаю, в Петербурге недовольны мной. Знаю, что администратор из меня никудышний. Моя стезя на поле брани. В двенадцатом году легче было, ей-богу! Если бы не Лиза, не знаю, что бы я делал. Она свет в окошке и радует меня на старости лет.
Со стороны конюшни послышалась возня, крики, на террасу поднялся с одышкой красномордый управляющий. Он запросто обратился к графу.
– Конюхи, ваше сиятельство, сперли в кухне окорок и пьянствовали на пруду. Поймали и привели их на конюшню. Как с ними быть?
– Выпороть!
В эту минуту появилась Элизабет. Она внимательно прислушивалась к рапорту управляющего и по голосу Матвея Ивановича поняла, в чем дело.
– Ноу, ноу!
Девушка умоляюще сложила руки на груди и смотрела на меня, ища поддержки.
– Ладно! – сказал граф управляющему. – Отпусти злоумышленников. Пусть благодарят Лизу. Она у нас противница телесных наказаний.
Я увидел налицо смягчение помещичьих нравов. Доселе, как мне говорили, граф Платов был сторонник розог и плетей для провинившихся. Элизабет любила вся дворня и соседи. Не зная языка, она свободно общалась со всеми. Люди называли ее Миса, то есть мисс, и ей это очень нравилось.
У графа была превосходная конюшня и отличные лошади донской породы. Каждый день втроем мы выезжали на прогулку верхом вдоль по пойме, по берегу небольшой речки Аксайки. Столетние вербы и вязы, по-местному караичи, редко и живописно красовались широкими кронами среди зеленой муравы. Из-под каменистых бугров сочились, текли ручьями чистые и холодные родники. Мы останавливались и пили ключевую воду прямо из пригоршней. Степные орлы кружили в вышине, а внизу на вербах гнездились колонии грачей. Довольно часто прямо из-под конских копыт выскакивали зайцы, пугая лошадей. Элизабет смеялась, как дитя, а у меня щемило сердце при виде счастливой женщины. Мне хотелось любви…
Донские пейзажи напомнили мне детство в нашей подмосковной усадьбе в селе Бородино. Там было такое же высокое небо, огромные старые вербы и широкие зеленые луга. На лугах паслись кони, целые табуны, и конское ржанье стояло в ушах. Мир казался огромным и бесконечно счастливым. Вокруг было только солнце и счастье… Все сгорело в Бородинском сражении: и усадьба, и счастье, и мечты.
Для своих военных записок я давно хотел расспросить графа о его встрече с Наполеоном. Я много слышал об этом от князя Багратиона и от других достоверных свидетелей. Встреча обросла анекдотами. Правду для моих записок мог сказать только сам Платов. Я воспользовался возможностью поговорить напрямую и попросил графа вспомнить о Наполеоне, признавшись, что не могу почитать его за великого человека. Элизабет, присутствовавшая здесь, просила меня переводить ей рассказ Платова.
Граф рассмеялся и охотно стал рассказывать.
Я опускаю из рассказа состояние духа нашей армии. В главной квартире плелись интриги, сплетни. Открыто осуждались поведение Государя и его уступки Наполеону. Французы, еще вчера стоявшие на Рейне, сегодня выдвинулись к самой нашей границе, к Неману. Ни у кого не было сомнений, что Тильзитский мир не остановит Наполеона, и вслед за Европой он пойдет на Россию. Высокомерное поведение маршалов возмущало наших офицеров. И Государь Александр, кажется, изменил свое отношение к Тильзитской встрече, не обманывался дружбой французского императора. На обеде Государь равнодушно слушал тонкую лесть Наполеона, союз против англичан умер, оставшись на бумаге.
Вернемся, впрочем, к рассказу графа.
– Дело было в июне 1807 года, в Тильзите, где ожидалось подписание мирного договора с Наполеоном. В этот день солдатам выдали водку, офицеры с утра пили шампанское, все были возбуждены и ждали главного действа – явление императора французов. Он должен был заехать за нашим Государем, чтобы вместе быть на обеде, устроенном французами. Свита Наполеона составляла до 300 человек. Адъютанты, придворные чины, офицеры генерального штаба, маршалы. Свиту сопровождал эскорт егерей. Знакомя Наполеона со своими придворными, среди коих были великий князь Константин, Беннингсен, граф Ливен, князь Лобанов-Ростовский, генерал Уваров, министр иностранных дел Будберг, Александр представил меня. Французам было известно о донских казаках и мое имя. Наполеон стал расспрашивать о нравах и обычаях казаков, об оружии, которое мы применяли против французских драгун, обратили в бегство конницу Груши. Я напомнил, что казаков называли степными купидонами, что с древности они превосходно владели стрельбой из лука. Император внимательно слушал мой рассказ и попросил показать оружие в деле. Принесли турецкий лук и колчан со стрелами. Я послал подряд три стрелы в соломенную мишень, и все три попали в цель. Раздались аплодисменты. Император достал из кармана золотую табакерку со своим изображением и подарил мне. Я в ответ подарил ему турецкий лук и колчан со стрелами. Наполеон спросил, желаю ли я служить у него. Я ответил, что я служу своему Государю. Вокруг этого короткого общения с Наполеоном сочинили много сплетен, не верь им. А в залог того, что я сообщил, дарю тебе Наполеонову табакерку. Лестно будет, что ты, как изрядный сочинитель, вставишь ее в свою книжку.
Я поблагодарил графа и храню табакерку в шкатулке, как память нашей дружбы.
Однажды граф взял меня с собой в Новочеркасск. Город раскинулся на высоких буграх, он еще был в лесах, мостовые проложили булыжником только по центру и вокруг Вознесенского собора, громада стен которого едва доходила до середины. Тысячи людей копошились вокруг стен и на лесах, тысячи лошадей и повозок тянулись из-под холмов, подвозя камень и лес к возводимым домам и усадьбам. Уже просматривались красивейшие улицы и бульвары, театр и военные казармы, гимназия и Войсковое правление, казначейство, почта, торговая площадь, двухэтажные дома богатых казаков, генералов и старшин. В уменьшенном виде город напоминал Петербург.
Вокруг атамана тотчас образовалась свита до сотни человек. Граф как-то ухитрялся разговаривать одновременно со всеми. Он отдавал распоряжения то по-военному коротко, то балагурил, употребляя весьма крепкие выражения, то по-отечески увещевал группу толстопузых купцов, то немилосердно орал на чиновников из городской управы. Я совершенно потерялся в этом бестолковом общении и отстал от свиты, осматривая особенности архитектуры.
На углу одной из улиц, возле открытых дверей трактира просил милостыню безногий инвалид. На груди нищего блестела знакомая медаль участника Бородинской битвы. Я не мог пройти мимо и положил в шапку ветерана рубль. Он с достоинством поклонился и поблагодарил. Я спросил, в каком полку он служил.
– В отдельной роте Донской артиллерии, ваше
