Шоссе Линкольна - Амор Тоулз

Старый артист кивнул так, будто сразу все понял, будто должен был это предвидеть.

— Да, — признался он. — Он приходил. Хотел найти отца, потому что между ними осталось незаконченное дело. Но Гарри уехал, а Дачес не знал куда, и поэтому пришел к Фицци.

Фицуильямс вяло улыбнулся.

— Я, знаете ли, старый друг семьи.

Улыбнувшись в ответ, Эммет спросил Фицуильямса, не сказал ли он Дачесу, куда уехал мистер Хьюитт.

— Сказал, — старый артист сначала кивнул, а затем сокрушенно покачал головой. — Я рассказал ему, куда уехал Гарри. В отель «Олимпик» в Сиракьюс. Туда же, думаю, поедет и Дачес. После того, как повидается с другом.

— С каким?

— А Дачес не сказал. Но он… Он живет в Гарлеме.

— В Гарлеме?

— Да. Разве не странно?

— Нет, это очень даже логично. Спасибо вам, мистер Фицуильямс. Вы очень помогли.

Когда Эммет отодвинул стул, Фицуильямс взглянул на него с удивлением.

— Вы что, уже уходите? Мы оба старые друзья Хьюиттов, мы просто обязаны выпить за них.

Эммет успел выяснить все, зачем пришел, и Билли уже наверняка гадает, куда он мог запропаститься, так что оставаться в «Якоре» не хотелось нисколько.

Но, хотя поначалу старый артист держался замкнуто, теперь было понятно, что он не хочет оставаться один. Поэтому Эммет взял у бармена еще стакан и вернулся к столику.

Фицуильямс налил им виски и поднял стакан.

— За Гарри и Дачеса.

— За Гарри и Дачеса, — повторил Эммет.

Когда оба выпили, Фицуильямс печально улыбнулся, словно вспомнив о чем-то дорогом, но грустном.

— Знаешь, почему его так зовут? Дачеса, в смысле.

— Кажется, он говорил, что родился в округе Датчесс.

— Нет, — Фицуильямс покачал головой, все так же невесело улыбаясь. — Не поэтому. Он родился здесь, на Манхэттене. Я помню ту ночь.

Фицуильямс глотнул еще, словно без этого не в силах был продолжать.

— Его мать, Дельфина, красавица-парижанка, пела о любви на манер Пиаф. До рождения Дачеса она выступала в лучших светских клубах. В «Эль Марокко», «Сторк-Клаб», «Рэйнбоу рум». Уверен, она стала бы знаменитой — по меньшей мере в Нью-Йорке — если бы не заболела так сильно. Туберкулезом, кажется. Но точно я не помню. Ужасно, да? Такая красивая женщина, подруга, умерла во цвете лет, а я даже не помню, от чего.

Он покачал головой, досадуя на себя, и поднял стакан — но не стал пить, словно почувствовал, что оскорбит этим ее память.

История смерти миссис Хьюитт привела Эммета в замешательство. В тех редких случаях, когда Дачес упоминал мать, он всегда говорил о ней так, будто она их бросила.

— Так или иначе, — продолжил Фицуильямс, — Дельфина обожала своего мальчика. Когда появлялись деньги, она припрятывала немного от Гарри и покупала сыну новую одежку. Миленькие вещички вроде этих, как же… ледерхозен. Наряжала роскошно, отпустила ему волосы до плеч. Но, когда она уже не вставала с постели и стала посылать его в питейные, чтобы привел Гарри домой, Гарри обычно…

Фицуильямс покачал головой.

— Ты же знаешь Гарри. После пары стаканов уже не разберешь, где заканчивается Шекспир и начинается он. И вот, когда мальчик входил, Гарри вставал со стула и, картинно вытянув руку, произносил: «Дамы и господа, позвольте представить — герцогиня Альба». В следующий раз это была «герцогиня Кентская» или «герцогиня Триполи». Вскоре многие стали звать мальчика Дачесом[7]. Потом и мы стали звать его Дачесом. Все до единого. И в какой-то момент никто уже не мог вспомнить, как его зовут на самом деле.

Фицуильямс поднял стакан и на этот раз знатно к нему приложился. Когда он поставил его, Эммет с изумлением увидел, что он плачет — слезы катятся по щекам, и он даже не пытается их вытереть.

Фицуильямс показал на бутылку.

— Это ведь он мне дал. Дачес, в смысле. Несмотря ни на что. Несмотря ни на что, он пришел сюда вчера вечером и купил мне целую бутылку моего любимого виски. Взял и купил.

Фицуильямс глубоко вздохнул.

— Его ведь отослали в исправительную колонию в Канзасе. В шестнадцать лет.

— Да, там мы и встретились, — сказал Эммет.

— А, понятно. А он тебе когда-нибудь говорил… Говорил когда-нибудь, как он туда попал?

— Нет, никогда.

Эммет взял на себя смелость налить им обоим еще виски из бутылки Фицуильямса и приготовился слушать.

Улисс

Мальчик уже прочел ему эту главу от начала до конца, но Улисс попросил прочесть ее снова.

В начале одиннадцатого — когда солнце уже село, луна еще не поднялась, и все в лагере разошлись по палаткам — Билли достал свою книжку и спросил, не хочет ли Улисс послушать историю Измаила, молодого моряка, который присоединился к команде одноногого капитана, преследующего громадного белого кита. Улисс никогда не слышал про Измаила, но не сомневался, что история будет хорошей. У мальчишки все истории были хорошими. Но, когда Билли предложил прочитать про эти новые приключения, Улисс, чуть смутившись, спросил, не прочтет ли он вместо этого историю его тезки.

Мальчик не раздумывал. При свете гаснущего костра Стью он открыл книгу ближе к концу и подсветил страницу фонариком — круг света внутри круга света в океане темноты.

Билли начал читать, и на секунду Улисс забеспокоился, что, поскольку Билли уже читал эту главу, он может начать пересказывать что-то или пропускать, но Билли, похоже, понимал, что, раз история стоит того, чтобы прочесть ее еще раз, она стоит и того, чтобы прочесть ее слово в слово.

Да, мальчик читал совершенно так же, как в вагоне, но слушал Улисс по-другому. На этот раз он знал, что случится. Знал, каких частей ждать с нетерпением, а каких — с ужасом. С нетерпением — того, как Улисс перехитрил циклопов, спрятав людей под овечьими шкурами; с ужасом — того, как его спутники из зависти развязали мешок с ветрами Эола, и корабль унесло с курса как раз тогда, когда на горизонте показалась родная земля.

Когда история кончилась, когда Билли закрыл книгу и выключил фонарик, а Улисс взял лопату Стью, чтобы засыпать угли, — Билли спросил, не расскажет ли Улисс свою историю.

Улисс взглянул на него с улыбкой.

— У меня нет книжек с историями, Билли.

— Необязательно рассказывать из книжки, — ответил Билли. — Можно рассказать от себя. Как тогда о войне. У вас есть еще такие?

Улисс повертел лопату в руках.

Истории о войне? Конечно, у него есть еще. Больше, чем хотелось бы вспоминать. Туман времени еще не смягчил его историй, и метафоры