Сто лет Ленни и Марго - Мэриэнн Кронин
Я проснулась и была очень удивлена. Прежде всего потому, что и не заметила, как уснула. Поднос с обедом унесли, вчерашнюю газету тоже. И что-то еще. А вот что?
Я молнией выскочила из кровати. Вытащила из-под нее чемодан. Порылась в пижамах и кофтах, хотя знала уже, что его там нет. Стащила одеяла, подняла подушки. Сунула ноги в тапочки и, отдернув шторку, пошлепала к даме с монограммой.
– Мусорщик был?
– Что, простите? – Она сняла очки с носа, посмотрела на меня, прищурившись.
– Уборщик. Кто-нибудь мусор уносил?
– Да.
– Когда?
– Ну… – Хотелось встряхнуть ее, чтоб поторапливалась. – Примерно… уже давно, это точно.
Я, кажется, даже спасибо не сказала. Впервые я передвигалась по больнице самостоятельно. И чувствовала себя беглянкой. Неповоротливой, правда. Я старалась мыслить как уборщик. Теперь я его вспомнила – парня с татуировками, которые лично мне не давали бы покоя – такие были корявые.
Плутая, я вышла из отделения для пожилых к родильному и повернула обратно – у них была камера на входе. Двинулась по длинному коридору с едва заметным уклоном, но таким, что я почувствовала себя Алисой в Стране чудес, уменьшающейся, чтобы пройти в замочную скважину. Я воображала конверт – надпись черной ручкой, синие штемпели – таможни и авиапочты. Саму марку с портретом мужчины на зеленом фоне. Не раз я оказывалась на перепутье и дальше шла по наитию – той дорогой, которую выбрала бы на месте татуированного уборщика. У него был мусорный бачок на колесиках, с четырьмя отделениями – для медицинских, пищевых, смешанных отходов и вторсырья. Если повезет, мое письмо окажется в последнем.
И вот он, мусорный бачок. Ждет себе терпеливо, без всякого присмотра. Я подкралась к нему. Встала на цыпочки, высматривая среди отходов свое письмо, но ничего не увидела. Уборщик с дурацкими татуировками был за дверью, в кабинете медсестер, и я взобралась на тележку с бачком. Сунула туда руку, поворошила салфетки. Показался острый уголок. Вот оно! Еще чуть-чуть, и я бы дотянулась…
Услышав за спиной какой-то шум, я повернулась. Из другого конца коридора за мной наблюдала светловолосая девочка лет шестнадцати-семнадцати в розовой пижаме. Тут дверь в кабинет медсестер открылась, и я застыла, не сомневаясь, что сейчас попадусь. Но девочка заговорила. Отвлекла уборщика с татуировками и мрачную медсестру.
Письмо лежало прямо под белым комом салфеток. Я еще раз нагнулась над бачком, сунула туда руку. Пальцы коснулись письма, и наконец я его вызволила.
Ни секунды не сомневаясь, что увижу сейчас уставившихся на меня уборщика и мрачную медсестру, я повернулась, но они ушли – направились в Мэй-уорд. Осталась только девочка в розовой пижаме. Она улыбалась.
Сжимая в руке письмо от Мины, я двинулась обратно, к своей постели.
И когда сочиняла ответ, написала ей: “Я залезла в мусорный бачок, чтобы отыскать твое письмо. Это любовь”.
А на ее вопрос, конечно, ответила “да”.
Вчера ко мне заглянул отец Артур. Он часто приходит. И в основном, Ленни – ты порадовалась бы, – мы говорим о тебе.
Я показала ему письмо от Мины и рассказала, как ты помогла мне вызволить его из мусорного бачка. И твое имя показала, написанное стойкими чернилами на маркерной дощечке, висевшей на стене у тебя над кроватью. Твоя медсестра успела ее спасти, и теперь дощечка эта висит рядом с моей.
А потом, набравшись духу, я спросила отца Артура, как ему нравится такая перспектива: я и мои старые гремящие косточки да неисправное сердце полетим во Вьетнам, чтобы ответить на вопрос, который задала мне вторая половинка, веским “да”. И чтобы она надела на четвертый палец моей левой руки самодельное кольцо. Пусть даже, раз Мина изготовила его сама, оно наверняка из меди и палец от него позеленеет.
С печальной улыбкой он осмотрелся в поисках листка бумаги, а потом вынул из кармана какую-то квитанцию и написал: “Экклезиаст 9:9”.
Взял свой шарф, махнул мне рукой и ушел восвояси.
Я попросила медсестру найти мне Библию – обычно в больницах их полно, так что это не трудно. Американка из отделения напротив одолжила свою.
Аккуратно переворачивая страницы из тонкого пергамента, я внутренне готовилась к тому, что там может быть написано.
Про побиение камнями и вечные муки? Про то, как отвратительна моя любовь? Не иначе проклятия какие-нибудь, раз Артур постеснялся сказать такое мне в лицо. Наверное, это и есть самое трудное для священника. Когда приходится напоминать грешникам об их участи.
Перевернув страницу, я прочла Экклезиаста 9:9. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей.
Больница “Принсесс-ройал”,
Глазго, март 2014 года
Днем я дремала, а проснувшись, увидела у своей кровати женщину. В толстом шерстяном свитере, облепленном собачьей шерстью, и платье в горошек с пятнами зеленой краски на подоле. Она рассказала, что в больнице открылся кабинет арт-терапии для пациентов всех возрастов, и пригласила на занятия. Вручила листовку и улыбнулась.
А потом улыбнулась еще раз, когда я пришла на занятия для пациентов от восьмидесяти и старше. Я заняла место у окна и подумала, будем ли мы, интересно, когда-нибудь рисовать звезды. Урок и в самом деле посвящался звездам, а может, и нет – теперь уже не помню, вместо него я запомнила Ленни. Явившись в кабинет, где сидели восьмидесятилетние старики, она держалась не по годам уверенно. Яростная, худенькая и светловолосая – сразу видно, скандинавский ребенок. С озорным выражением лица и в розовой пижаме.
Она подошла ко мне, представилась и начала менять мою жизнь к лучшему, да еще как.
Марго желает спокойного сна
Так несправедливо, Ленни. Что я успела состариться, а ты не успела. Что я и сейчас старая и продолжаю стареть, а тебя уже и на свете нет.
Если б можно было взять мои годы и отдать тебе, я бы отдала.
Никто толком не объяснил, как тебе удалось упокоиться на том самом кладбище, где спит мой Дэйви.
Мне не хватает твоей честности и смеха твоего не хватает, но больше всего – твоего волшебства.
В художественной студии лежат сто рисунков, и всё благодаря тебе. Скоро их выставят в городской галерее, большой и светлой, и они заработают немного денег
